Лицо девушки на миг перекосила гримаса ярости, которая тут же отступила. Взяв себя в руки, она прошла несколько шагов по аллее и остановилась у качелей в тени деревьев. Вспышки невероятной, сжигающей в прах злости проявлялись регулярно. Порой она уже и не знала, как успокоить себя. Донтас присела, глядя на спокойную воду пруда, и закрыла глаза, выравнивая дыхание. Новое тело вело себя несколько капризно. Она выучилась ходить, и даже танцевать. Память ее предшественницы никуда не исчезла, и Донтас ничем не могла вызвать подозрений даже у родных и близких. Но пламенная ярость, идущая, казалось бы, из подсознания, заставляла снова и снова терять голову, а после стыдиться и страдать. Донтас очень плохо спала. Ночные кошмары были столь реальны, что, порой, девушка просыпалась в холодном поту, громко крича.

Селира понимала, что займет чужое место, но она бы никогда не согласилась это сделать, даже ценой своей жизни, если бы знала, что несчастная Донтас никуда не уйдет, и останется заперта в ее голове. В момент перехода сознания от одной умирающей к другой, не все прошло гладко. Складывалось впечатление, будто некто вмешался в процесс. Правда была не менее пугающа: оказавшись в новом теле, Селира сразу почувствовала старую хозяйку. Их души переплелись, как нити одной веревки.

Селира вытолкнула умирающую Донтас за грань бытия, но бездна не приняла душу. Возможно, это стало местью Пожирателей. Откуда ей было знать? Прежняя жрица возненавидела бы саму себя за такое, но не существовало иного выбора, как жить дальше и бороться. Теперь же парализованная, оглушенная, ослепленная, обезумевшая от ненависти и гнева сущность, стала ее тенью, подсознанием, вторым «я».

– Я не сержусь, моя девочка, – раздался рядом голос Олибутти. – Прости эту фамильярность старухе. Это моя работа, заботиться о таких, как ты.

Донтас открыла глаза и натянуто улыбнулась.

– Хочешь помочь мне? – спросила инсифора, глядя служанке в глаза. – Дай вернуться к занятиям! Скоро выпуск, я должна быть там. Здесь я теряю рассудок, ты должна понимать!

Женщина хотела что-то ответить, но замялась, осторожно оглядевшись по сторонам. Когда она виновато подняла глаза, Донтас заметила в них страх. Старая клуша не опекала, а действительно защищала ее от чего-то, пряча здесь. Понимая, что укрыться от посторонних ушей дома не удастся, девушка решительно встала, увлекая за собой служанку.

– Полно, моя дорогая! Повздорили и ладно! До обеда еще уйма времени. Не вознести ли нам хвалы солнцу? Я настаиваю! – заворковала инсифора, хихикая и мигая глазами.

– Как скажете, госпожа, – робко ответила Олибутти, все еще приходя в себя. – Благодарность и вера солнцу это как раз то, чего нам всем не хватает сейчас!

Они пошли через сад, обсуждая всевозможную чепуху и весело смеясь, как в ни в чем не бывало. Время от времени Донтас украдкой осматривала тех, кто оказывался поблизости, стараясь держаться легко и непринужденно. Миновав оливковую аллею, дамы свернули к храму солнца и задержались у цветочной клумбы, собирая букет.

– Девятнадцать цветков, по числу Пожирателей бездны, сраженных великим Ралюксом[9], – приговаривала служанка, осторожно перевязывая стебли.

– Любишь ты сомнительный символизм! – усмехнулась Донтас, игриво пихнув локтем Олибутти.

– Поучи еще старуху, как славить нашего Бога! – беззлобно проворчала ей в ответ женщина.

Перед самым входом в храм они остановились, склонившись в приветствии. Инсифора первой подняла голову и, глянув на блистающий золотой шпиль в последний раз, нырнула в темный проход. В главном зале почти никого не было, на деревянных дощечках сидело несколько солов, погруженных в свои мысли. Ни слова более не говоря, дамы прошли по галерее отдельных келий и вошли в одну из свободных, набросив полотняную занавеску на вход. Помещение представляло собой скромную комнату с двумя простыми скамьями из соломы и каменной столешницей. Положив букет на стол, служанка достала из ниши в стене глиняный кувшин и две кружки. Наполнив их водой, Олибутти вручила одну Донтас, а вторую выпила сама.

– Хвала нашему заступнику и светочу Ралюксу Вечносияющему и сестре его, матери нашей Раокасси Справедливой, – торжественно провозгласила женщина и уселась на скамью, устало вздохнув.

– Хвала! – согласилась инсифора и, опустошив кружку залпом, села напротив служанки.

Олибутти достала платок и промокнула пот со лба. Было заметно, что она не на шутку взволнована. Донтас замерла, как кобра, готовая к прыжку, пристально глядя на нее. Наконец, отдышавшись, женщина осторожно начала:

– Я давно почуяла неладное, еще до того, как ты заболела, – она подняла взгляд, и встретившись глазами с инсифорой, устало улыбнулась. – Извини, девочка моя, но сейчас я буду говорить без титулов и чинов.

– Не имею ничего против, – коротко бросила девушка.

– Что-то витало в воздухе. Какое-то предзнаменование. Чувство беды не покидало меня! Я никак не могла понять, что это. Смотрела во все глаза, разнюхивала, подслушивала, искала. Но все было тщетно! Это началось, сразу после известия о том, что магистр Вирихар Картавый скончался. Освободилась должность, да как раз перед выпуском… Бездна ее побери, эту так не вовремя свалившуюся на нас смерть! Все претенденты тогда напряглись и стали готовиться к экзаменам еще усиленней. Ты этого, конечно же, не замечала. А я воспитала шестерых инсифор! Среди них были заучки, наглые выскочки, даже сущие стервы, – она рассмеялась. – Не было только блаженных, вроде тебя.

Служанка встала и, подойдя к занавеске, буквально на дюйм, отодвинула ее в сторону, выглядывая наружу. Убедившись, что коридор пуст, она села и продолжила:

– Я не могла понять, кто именно вознамерился навредить моей юной инсифоре, но чувствовала зависть этой твари. Ее злоба плыла за тобой, словно плащ по пятам. Боясь недоглядеть или опоздать, я наняла охрану, пару крепких ребят, которые должны были присматривать, когда ты выходишь из дома.

Олибутти тяжело вздохнула, покачав головой, и продолжила:

– Не помогло. Опасаясь отравления, я лично пробовала каждое блюдо, что ты должна была есть. Но и это оказалось промахом.

Она вновь встала и, украдкой приоткрыв занавеску, выглянула в коридор. Удостоверившись, что они все еще наедине, женщина повернулась к Донтас, и проговорила дрожащим голосом:

– Тебя поймали за самую искреннюю слабость – доброе сердце. Как-то раз на базаре, нищенка принялась целовать твои руки за щедрое подаяние. Помнишь? Это она заразила тебя.

– С чего ты взяла, что это было намеренно? – спросила инсифора, обдумывая сказанной служанкой.

– Я нашла ее. Правда, слишком поздно. Кто-то уже прервал мучения несчастной, перерезав глотку.

Донтас задумалась, прокручивая перед глазами лица всех претендентов. Это мог быть кто угодно, не только из молодых инсифор. С другой стороны, такое рвение ликвидировать именно ее, могло быть продиктовано совершенно конкретными опасениями или старыми счетами. Девушка положила руки на столешницу и принялась изучать свои ногти. Когда она заговорила вновь, Олибутти оторопела, несколько непривычным был тон ее подопечной.

– Назови имена тех, кого подозреваешь, – прозвенел нетерпящий возражений приказ.

Занавеска едва заметно качнулась, будто легкий ветерок чьих-то шагов в отдалении заставил ее вздрогнуть. Инсифора, подобралась, знаком приказав служанке замолчать. Тишину нарушало только пение птиц, доносящееся со стороны сада. Олибутти, выпучив глаза, старалась даже не дышать, прижав руки ко рту. Напряженно глядя на дверной проем, Донтас, осторожно встала на скамью, прижимаясь к стене спиной. В опустившейся на келью тишине отчетливо прозвучал скрежет взводного колеса арбалета.

– Вечные муки души, ожидают изменников, предателей и убийц, проливающих кровь в храме Бога, – сказала инсифора достаточно громко и нанесла удар.

Последнее, что слышала Донтас, был звук вжикнувшего арбалетного болта. Она не слишком хорошо помнила заклинания солнечной школы, не привыкла, как обращаться к новой силе, и еще не успела приступить к тренировкам по ее использованию. Это все было совершенно неважно для того, чтобы применять главное правило ухода из засады: единственный шанс выжить – бить первой!