— А для Льва Шишкина и это не вершина. Потом он, ничуть не смущаясь, говорил, что был лучшим другом художника, а выставился только доя того, чтобы спасти творения от гибели. Прецеденты, мол, бывали и не такие. Ссылался на Средневековье. И все куда-то бегал, советовался.
— Как же вы, Бронислав Бенедиктович? Какую позицию вы занимали?
— Да прямую. Я всю жизнь с ним борюсь. Но единственное, чего я добился, что он так и не стал заведующим кафедрой творчества, хотя очень к этому стремился, и последние пять лет не является преподавателем института.
— Но это же очень много.
— Нет. Слишком мало. Он успел своими щупальцами опутать институт, он развращает молодежь до сей поры. Это, собственно, не человек уже, Наташенька, но воплощение зла. Лживыми посулами известности и прочного заработка он прельстил слишком многих. И стоило молодому дарованию поработать на этого господина, как происходили странные вещи: люди просто-напросто исчезали.
— Как — исчезали?
— Да в прямом смысле. В лучшем случае они бросали живопись. Навсегда. Ты помнишь Александра Волкова?
— Как же. Что с ним? Я слышала, что он за границей.
— Да, фермерствует в Швеции. С ним все в порядке, по крайней мере с этой стороны. Но писать он бросил. Не объясняя причин даже близким друзьям. А ведь талант имел колоссальный. Другие вовсе канули. И никаких известий, никаких данных, как будто и не было людей.
Наташа вспомнила Леху Филимонова и содрогнулась. С ней могло произойти то же самое.
Бронбеус заметил реакцию ученицы.
— Вот исходя из этого, я хочу знать всю правду о твоих контактах с Шишкиным.
— Бронислав Бенедиктович, я сама, не знаю, какую роль в моем сюжете отвести Льву Степановичу, а какую другим представителям уголовного мира. Сначала я сама должна все выяснить.
— Девочка моя, я приобрел на этой войне не только болезнь сердца, но и колоссальный опыт. Тебе лучше поделиться со мной всеми опасениями и предположениями.
— Я не уверена, что. Шишкин замешан еще в одном деле. Не хочу делать преждевременных выводов.
Он поднял на нее глаза, полные сожаления:
— Где же ты жила все это время, девочка, если тебе нельзя было появляться дома?
— Да где попало. Но у меня теперь мастерская есть. Правда, мне и туда нельзя. Там окопался придурочный Стас, которому неизвестно что от меня надо. Примите меня на постой?
— Конечно, конечно, три комнаты, разместимся. А где у тебя мастерская?
— В Перове.
— Это не мастерская ли покойного Акакия?
— Точно.
— Косу ты напрасно отрезала. Все проходит, а волосы женщину украшают всегда. — Бронислав Бенедиктович поднял глаза и радостно произнес: — А вот и Слава. Как там у нас, наконец, с ужином?
Наташа обернулась и чуть не упала с кресла. В проеме дверей стоял, скрестив руки на груди, псковский верзила-реставратор в ее фартуке с зелеными цветами.
Это было выше Наташиных сил.
«Так вот кто поставил на ноги и холит Бронбеуса. — Она старалась думать просто и последовательно, чтобы не свихнуться. — Уж не он ли представляет Парижскую академию?»
— Добрый вечер, — мрачно произнес Владислав Алексеевич.
«Господи, сделай так, чтоб он не слышал нашего разговора», — пронеслось в голове Наташи.
— Здравствуйте, — ответила она. — Кроме всех ваших оригинальных достоинств вы еще и подслушиваете?
— Слава — самый надежный человек в мире, — вступился за бывшего ученика Бронбеус. — Кроме того, Наташенька, он только что появился с кухни и, думаю, готовится нас пригласить отведать его фирменной и пречудесной ухи из осетрины.
— Я поняла, — сказала Наташа, изо всех сил стараясь скрыть, что страшно рада видеть своего личного верзилу, — во Пскове вы тоже готовили себе сами.
— Иногда, — ответил он, — в монастыре очень хорошо кормили. Но, честно говоря, л люблю потратить немного времени на приготовление хорошего блюда. Например, белые грибы с соусом из белого вина.
— А как это готовится? — изумилась Наташа.
— Весь фокус в том, что грибы не жарятся, не варятся, они просто маринуются в течение двух часов в вине особого сорта с добавлением двенадцати различных приправ.
— Хотела бы я попробовать это блюдо.
— Надеюсь и даже уверен, что смогу блеснуть перед вами этой гранью своего дарования.
— От скромности вы не умрете, Владислав Алексеевич.
— Я вообще не умру, — ответил реставратор.
Все это время они накрывали стол в большой комнате, стены которой тут и там оказывались картинами.
— Обрати внимание — вот работа Славы. Я ее очень люблю и выпросил у него. — Бронбеус показал Наташе пейзаж, какой-то мрачный, но величественный — скалы, сосна на утесе, где-то глубоко внизу яркое, серебряное озеро и рыбачьи лодки на нем. «Скорее всего, Алтай», — подумала Наташа.
Бронбеус извлек колоссальную скатерть, которая только одна и могла покрыть длинный обеденный стол, вдоль которого Наташе приходилось всякий раз совершать двенадцать шагов, расставляя большие и малые тарелки, бокалы, раскладывая вилки разной формы и величины.
Владислав Алексеевич поставил на стол вино в двух бутылках, по необычной форме которых Наташа поняла, что это вино от друга-винодела из Франции, расположил вокруг бутылок закуски в плоских тарелках: сосьвинскую селедку, как поняла Наташа из восклицания Бронбеуса, муксуна, заливное из телятины, украшенное зеленью и крошечными дольками разнообразных овощей, а кроме того, виноград, яблоки, груши в хрустальных вазах.
Он пригласил Наташу и мастера к столу и внес поднос с дымящейся ухой.
— Это уха? — спросила Наташа, разглядывая то, что было в ее тарелке, — большие куски осетра, залитые ароматным густым бульоном, скорее всего заправленным пшеничной мукой, и посыпанные белым перцем.
А где картошка, морковка, лук, обилие прозрачной жидкости и прочие атрибуты ухи?
— Это настоящая уха, — ответил реставратор. — Если вам предложат нечто из рыбы, картошки, морковки и лука, ни в коем случае не называйте это ухой, это всего лишь рыбный суп. В ухе главное — рыба, а в качестве наполнителя для бульона используются разные крупы, я предпочитаю муку. Да вы попробуйте.
Блюдо действительно оказалось волшебным.
— Где вы научились готовить?
— Моя мать отменная повариха.
Я всегда увлекался этим делом, а кроме того, военно-полевой образ жизни, который я вел некоторое время, и общение с лучшими представителями многих наций научили меня относиться к приготовлению пищи как к важнейшему из искусств.
— Где вы вели военно-полевой образ жизни?
— В Сербии.
— Вы там жили?
— Я там воевал. А когда увидел последствия войны, разрушенные древнейшие монастыри, храмы, решил вплотную заняться реставрацией. Спасибо Брониславу Бенедиктовичу, учился у него и в Италии.
— А сейчас откуда?
— Из Франции. Воякой был, видимо, воякой и останусь. Есть некая организация, поручившая мне защиту международных законов, если можно так выразиться. Да и наш учитель просил приехать, он, оказывается, тоже воюет с какой-то нечистью.
— А что же вы во Пскове делали?
— Как что? Реставрировал фрески, вместе с вами. Пока для меня собирали информацию, не сидеть же сложа руки.
Надо и своей исторической родине послужить.
В это время Бронбеус предложил тост за своих лучших учеников, одной из которых предстоит участие в крупной и престижной международной выставке. Наташа помрачнела, вспомнив свое участие в куда менее престижных вернисажах воровской Москвы.
Лежа на широком диване в маленькой уютной комнате, она еще раз обдумала план действий, который составила в храме на Второй Хуторской. Решение пришло неожиданно, и как ей тогда показалось — свыше. Она сама увязла в этой истории, она же должна положить этому конец. Она справится, должна справиться.
Там, под сводами храма, все представлялось ей простым и понятным. Она столкнет лбами этого Стаса с его псом Киргуду и с Антоном Михайловичем и поможет по мере сил развитию сценария, который наметил мерзавец Стас, — столкнуть Антона Михайловича с его двумя хозяевами — с Шишкиным и с перовским «начальником», как называл его Стас, а лотом… Что будет потом и что из всего этого получится, Наташа думать не хотела.
