Наташа, до сих пор слушавшая весь этот бред спокойно, пришла в ярость:

— Ну это уж слишком! Что вы себе позволяете?! Я, наконец, имею право жаловаться.

— Некому тебе жаловаться. Никто тебе не поможет, кроме меня. Водички хочешь?

— Я отказываюсь с вами разговаривать. Делайте, что хотите. Картина не моей работы, вот и все. И никакая экспертиза ничего не докажет.

«Единственное, что они могут сделать, это сличить краски, — быстро соображала Наташа, — этот хмырь в красках ничего не смыслит. Но если он возьмется за дело серьезно, ему подскажут и про краски. Краски я увезла в мастерскую. О ней никто не знает, кроме Стаса… Да, если меня выдал Стас, то дело пахнет керосином».

В это время в кабинет ворвался, как подумала Наташа поначалу, майор Колпаков. Он по-хозяйски вклинился в разговор как раз на фразе Киргуева: «Ну что, найдем мы с тобой общий язык?»

— Киргуду, — шумно обратился он к капитану Киргуеву, — кончай херней заниматься. Тебя давно внизу ждут, у Попенко и Хмырова. Отрываешься от коллектива ты, гордый кавказец.

Он был заметно навеселе и, вероятно, принял Наташу за валютную проститутку.

Наташа вспомнила «Кавказскую пленницу», Никулина, говорящего на тарабарском языке: «Бамбарбия… Киргуду», и от души расхохоталась.

«Выйди, Степан!» — взревел гордый кавказец Киргуду, окончательно теряя цивилизованный облик.

Степан в недоумении повертел могучим указательным пальцем у виска, выпучил глаза и застыл на месте. С минуту глядя на эту застывшую статую злобным взглядом василиска, Киргуду, видимо, понял, что сделать ничего нельзя. Он как-то сник, протянул Наташе типографский бланк, из которого следовало, что она, Денисова Наталья Николаевна, не должна покидать пределы Москвы, и вяло попросил расписаться.

— Скоро я вас снова вызову, подумайте на досуге, — сухо обронил он и поднял трубку телефона.

Наташа вышла. Она чувствовала себя опустошенной.

«Если бы не вовремя заявившийся Степан, эта сволочь могла довести меня до истерики», — автоматически думала она.

Садясь в маршрутку, Наташа обратила внимание на последнего пассажира автолайна, занявшего место рядом с водителем. Это был худощавый, высокий, белобрысый молодой человек в джинсовом костюме, явно привыкший к быстрому перемещению по городу пешком или на перекладных. Что-то было в нем спортивное и одновременно угловатое.

Наташа вдруг вспомнила, как рассказывал ей об оперативной слежке неоднократно бывавший под следствием Сашка Антиквар. Он говорил, что оперативники, ведущие наружную слежку, — это обыкновенно молодые ребята, едва закончившие школу милиции или недавно из армии, худые, жилистые и длинноногие, в отличие от заплывших жиром кабинетных ментов.

За мной следят!

Она хотела ехать в мастерскую, уничтожать краски, но теперь это было невозможно. Она решила изменить маршрут, чтобы не выдать местонахождение мастерской.

Вспоминая, какими красками она пользовалась при исполнении заказов, она убедилась, что может замести следы. Оригинальные ее картины написаны другими красками. А во время заказной работы она писала для себя только акварелью на рисовой бумаге. Несколько заторможенно она думала о том, следили за ней в течение последних двух месяцев или нет.

Сто процентов, что нет. А щеголь в кепочке и еще один, топтавшийся на ее лестничной площадке, не походили на оперативников. Так что заявление Киргуду об активной слежке — явная провокация и ложь. Единственное слабое звено здесь — это Стас. Она решила ехать к Ольге.

— Где Левитан, подаренный Толиком? — был ее первый вопрос.

— На даче, — ответила, удивленно поднимая брови, Оленька. — Все подарки на даче. Мы ведь оттуда поедем за границу.

Наташа сидела молча, смотрела на подругу и думала, говорить ли ей о вызове к следователю. Вряд ли она что-нибудь знает. Если это устроил Стас, то, скорее всего, он выкрал картину с дачи. Оленька была в этой ситуации бесполезна, как пустая пивная бутылка. Наташа решила ничего подруге не говорить.

— Мне скучно одной дома, — капризно произнесла Наташа. — Можно, я поживу у тебя денька два?

— Да я буду просто счастлива. Как здорово ты придумала. Мне так много хочется рассказать о своей будущей жизни, ты даже не представляешь. — Оленька была взволнована появлением бесплатного и благодарного слушателя. — Вечером сходим в бар, как в старое доброе время. Завтра что-нибудь приготовим выдающееся, вкуснятину какую-нибудь. Кстати, ведь Стас звонил, спрашивал про тебя, где ты и все такое. Я сказала, что ты его ищешь. Или он тебе уже не нужен? Ты какая-то другая сегодня, спокойная, прежняя Наташка.

Щебетанье Оленьки в самом деле действовало на Наташу умиротворяюще.

— Он сказал тебе, где находится?

— Знаешь, похоже, что у него появилась новая пассия.

Он такой загадочный. Напустил тумана. Тысяча почтительных извинений и так далее. У него всегда был шанс из молодого балбеса превратиться в бывалого светского льва.

— Не сомневаюсь, что этот шанс он использует масштабно, — поддержала Наташа подругу. — Не все же в ходить в юниорах. Пора вставать на рельсы.

— Как ты замечательно выглядишь и говоришь сегодня!

— Взаимно.

Они целый день валялись на широченном диване в комнате Оленьки, курили ее тонкие сигаретки. Она шепотом, хотя, кроме них, никого в квартире не было, рассказывала о таких подробностях своих отношений с женихом, что Наташа, пожалуй, заалела бы от стыда, если бы слышала, о чем говорит подруга. Но она была далеко и от Оленьки, и от ее сексуальных переживаний.

«Завтра — непременно заехать домой, забрать деньги. Стас, кто-то говорил, любит бывать в пивном баре на Баррикадной, надо наведаться туда, поискать мерзавца».

Критически осмотрев Наташу, Оленька заметила:

— Твой внешний вид надо усовершенствовать. Сейчас я тебя переодену.

Она вынула ворох тряпок из шкафа и заставила Наташу выбрать наряд, который сама же для нее наметила. Она была поистине счастлива присутствием подруги. Наташа меланхолично перебирала красивые, дорогие вещи. Не хотелось никуда идти.

«Ни о чем бы не думать, проспать всю жизнь».

— Вот в этом платье ты способна покорить весь мир. — Оленька торжествующе встряхивала в руках нечто бледно-сиреневое, переливающееся, струящееся двумя полукруглыми воланами по бокам.

В этом впечатляющем наряде она и отправилась в сопровождении не менее стильно одетой Ольги «в прогулку», как та говорила с самого детства.

Бар назывался «У Мюнхаузена». Он был изукрашен бригадой оформителей, никогда и ничего не слышавшей о знаменитом сказочном бароне. Скорее это были пестрые вариации на тему современных рыцарских романов или так называемых «faniasi». Сам же комический барон выглядел супергероем, натурально повергающим в бегство легионы нелюдей, драконов и птеродактилей. Наташу это зрелище и развеселило, и опечалило.

«Похоже на сон, — подумала она, — но без гарантии пробуждения, от погони даже в этом сказочном антураже так просто не уйдешь».

Тут же она заметила на себе короткий взгляд молодого человека, как две капли воды похожего на первого соглядатая, возникшего еще в маршрутке. Правда, этот был одет с иголочки и больше походил на самбиста или дзюдоиста, чем на простого милицейского клерка, бегающего туда-сюда с простой задачей шпика.

Оленька сразу же обратила внимание на него и расположилась за столиком так, чтобы тот мог видеть ее во всей красе, благо сидел он за стойкой совсем рядом. Пил он, на удивление, вовсе не минеральную воду, а какую-то гремучую смесь, изготовленную по его просьбе. Причем немалыми дозами.

«В каком-то смысле, я неплохо устроена, — подумала Наташа, — дармовая охрана. Может быть, все так и есть».

— Мне кажется, что мы уже не в Москве. А в Париже или Вене, — начала вечерний разговор Оленька. — Что Москва? Мы знаем ее с детства, и нет в ней для нас особенных секретов, какие сохранились разве что для бывших провинциалов, вроде моего Толика.

Они приперлись сюда овладеть московскими тайнами, не понимая, что это невозможно. Здесь надо родиться.