Это все стресс, — сказала она себе. Эта странная опасная, на-острие-адреналина-ситуация. Поэтому она… возбуждалась.

Мужчина отпустил ее руку и смерил Никс взглядом полным триумфа.

— Тогда найдем твою Жанель, — сказал он. — Да?

***

Шакал не вернул женщину к потайному проему. Был соблазн, но у него всегда было шестое чувство касательно стражи, и что-то подсказывало ему, что вернуться даже на пару сотен ярдов в том направлении — плохая идея.

Но им нужно пошевеливаться.

Боги, очень давно он не чувствовал влечения к женщине. И после всего, что пришлось пережить, ему нужно было ощутить эту искру снова.

Это значило, что он не настолько мертв внутри, как считал.

— Сними куртку и надень поверх рюкзака, — сказал он, когда они сдвинулись с места, заставляя себя выключить сексуальную тягу. — И не поднимай взгляда, держи руки в карманах. Иди четко за мной и держись близко. У меня здесь есть репутация, и она сыграет нам на руку, но тебе нельзя привлекать внимание. Нельзя наглеть.

Женщина так быстро выполнила его требования по смене положения ее вещей и куртки, что он пересмотрел свое мнение о ней. Может, она сможет выжить. Но почувствовав, как она пошла вслед за ним, он жалел, что не ведет ее наружу, из тюрьмы, а в самую глубь.

Но она попытается все сделать сама. Ей хватит безрассудства.

Тюремные туннели были вырыты в земле без какого-либо ритма и четкой, продуманной планировки — результат того, что система здесь скорее стихийно эволюционировала, а не была тщательно спроектирована с определенной целью. Он был уверен, что большая часть узников не знала и половины тюрьмы, знали ли стражники — вопрос.

Но Надзиратель знал. Шакал прочувствовал это на собственной шкуре.

Прошло примерно четверть мили, они никого не встретили, но по мере приближения к Улью начали попадаться заключенные. Он держал женщину подальше от общей зоны, на всякий случай избегая людных коридоров. И странно, как ее присутствие меняло все для него. Как правило, он не обращал внимания на других узников, только на стражу. Сейчас он оценивал возможность угрозы со стороны каждого прохожего.

Чем ближе они подходили к его камере, тем быстрее он шел, словно везение могло иссякнуть по мере сокращения дистанции.

Камеры заключенных располагались блоками в старой части тюрьмы, и повезло, если тебе досталась своя. Женщины и мужчины, у которых не было камер, трахались в общих спальных зонах.

Там изобиловало насилие. И даже хуже.

Его камера, вырезанная в скале, была последней в ряду в старой зоне, и, проходя мимо камер, он намеренно заглядывал в каждую. Никто из узников не обращал на него внимание. Большая часть лежала на своих койках, спала после рабочей смены. Один читал журнал «Жизнь», с фотографией мужчины на обложке и именем «Ричард Никсон» под черно-белым портретом. Другой уткнулся в рваную книжку без обложки.

Когда они добрались до его камеры, он отошел в сторону и кивком пригласил женщину внутрь. Да, он хотел бы предложить ей что-то лучше этого едва пригодного для жизни помещения. Но его дни роскоши остались в далеком прошлом.

Не двигаясь, он посмотрел в сторону, откуда они пришли. Не было стражников. Узников. Никого.

Значит, ее запах не почувствовали.

Он нырнул в пространство десять на десять футов и прокашлялся. Женщина оторвала взгляд от деревянной койки, на которой он спал.

— Где решетки? — спросила она, кивая на открытый проем.

Шакал сел на сиденье из металла и проволоки, вмонтированное в скалу.

— Вот они.

— Подожди, каждый может уйти в любой момент?

— А тебе было легко попасть сюда? — Когда она захлопнула рот, он кивнул. — Выбраться сложно не из камеры, а из самой тюрьмы.

— Но как поддерживается порядок?

Его смех звучал слишком низко и зловеще даже для него самого.

— У Надзирателя есть свои способы.

— Это смотритель? Начальник тюрьмы?

— Да.

— Перед кем он отчитывается? — Она окинула помещение взглядом. — Кто им руководит? Король или…

— Тюрьма всегда была под прямым управлением Глимеры и Совета.

Женщина нахмурилась.

— Ты уверен в этом? Потому что Король распустил Совет, а лессеры убили во время набегов большую часть аристократии…

— Каких набегов?

— Общество Лессенинг напало на дома Семей Основателей примерно три года назад. Никто не знает, как они обнаружили их. Они вырезали целые семьи. — Когда испытанный им шок отразился на его лице, женщина подалась вперед, но не прикоснулась к нему. Опустив голос, сказала: — Как долго ты уже здесь?

— Какой сейчас год?

— Ты не знаешь?

— Я бы не спрашивал. — Шакал пожал плечами. — И это неважно. Меня посадили в тысяча девятьсот четырнадцатом, с тех пор время потеряло значение для меня.

Женщина моргнула.

— Ты провел здесь больше ста лет.

— Да.

— С тех пор ты не контактировал с внешним миром? — Она покачала головой. — Не было посетителей?

— Думаешь, здесь есть часы приема? Мы не в больничной палате.

Она что-то заговорила дальше, но он отвлекся на ее губы, отмечая, как они выговаривали слова и звуки.

— Оставайся здесь, — прервал он ее. — И заберись под кровать.

— Что?

— Я уйду на пять минут, не больше. — Хотя, часов у него не было. Он не мог сказать наверняка. — Спрячься под кровать. Если, конечно, не хочешь познакомиться с кем-то из моих друзей-заключенных… и, будь уверена, они не пожмут тебе руку.

— Возьми меня с собой.

— Нет, я иду в Улей. Я не смогу защитить тебя там, если буду один. — Шакал указал на койку. — Спрячься там и чтобы ни звука.

Никс всегда плохо следовала приказам, но инстинкт выживания сделал ее непривычно послушной. Так что да, окей, не вопрос, она на четвереньках забралась в тесное пространство под кроватью. Смотря перед собой на уровне пола, она наблюдала, как мужчина уходит, а потом принялась слушать звуки тюрьмы: голоса на расстоянии, шаги… кто-то напевал «Дюран Дюран»?

Господи, когда она в последний раз слышала эту песню? Во времена Рональда Рейгана, тогда народ еще смотрел «Семейные узы»[5] по ТВ… и думая о пропасти в культуре и прогрессе, она не могла представить, сколько всего изменилось для тех, кто был заключен здесь. Ради всего святого, когда Саймон Ле Бон[6] пел о том, насколько он голоден, еще не изобрели Интернет, слово «Амазон» ассоциировалось только с джунглями, а от электричества питали пылесосы, а не автомобили.

Жанель пропустила так много…

Сквозь арочный проем она увидела, как мимом проходит фигура в мантии, с низко опущенной головой, из-за подола и рукавов темно-серого цвета не было видно ни рук, ни ног. Фигура слишком маленькая, чтобы быть мужской.

Это наверняка была женщина.

— Жанель? — прошептала она.

Никс выбралась из-под койки так, словно бежала на пожар, и когда ее рюкзак зацепился за что-то, она быстро сбросила его, оставляя вместе с ветровкой. Вскочив на ноги, она выпрыгнула из камеры и повернула направо. Бежать было недалеко, и, оказавшись в пределах досягаемости, она схватила фигуру за рукав мантии.

— Жанель?

Фигура остановилась. Повернулась.

— Это я, Никс…

Когда женщина подняла взгляд, капюшон приподнялся, и свет потолочных ламп осветил лицо. Никс охнула и отскочила назад.

У женщины не было одного глаза, и за этой раной плохо ухаживали, глазница была зашита черными нитками, которые не сняли, даже когда кожа затянулась. Рот также был изуродован, часть верхней губы отсутствовала, обнажая гнилые зубы и серые челюсти.

Из-под капюшона донесся рык бродячей собаки, и то, что осталось ото рта, приподнялось…

Что-то розовое застряло в сколотых зубах. Куски… мяса?

— Так-так, — протянул мужской голос. — Иди куда шла. Я знаю, ты не голодна. Видел, как ты только что ела.