Моя дочь, мой цветок, моя кровинка – демонстративно шевельнула челюстью, причмокнула губами:

«И что теперь? Выгоните меня?» – спросила она, разглядывая маникюр.

«Ирина, мы хотим разобраться в чём дело. Помочь. Ты же умная девочка и так хорошо училась. Что случилось?»

«Вон, её спросите.» – Сказала кровиночка, показав в мою сторону подбородком. Взгляд её всё так же был занят маникюром. Кажется, чёрный лак на большом пальце пооблупился и осмотру стоило уделить больше внимания.

«Мы уже разговаривали с твоей мамой, теперь у нас вопросы к тебе,» – не сдавалась учительница.

В самом деле – ангельское терпение.

«Твоя мама тоже хочет помочь.»

Ира усмехнулась. Я опустила голову. Не могла больше смотреть на неё. Так больно.

«Ира, скажи, может быть тебя наказывают дома? Бьют?»

«А если да? Что сделаете? Сдадите в детдом?»

Я подавилась воздухом. Уже много лет я не трогала их и пальцем. Зачем она говорит такое!?

На меня обернулись учителя. Скрипнул стул. Ира рассматривала ногти. Я закрыла ладонями лицо. Глаза жгло от влаги, стыд прилив к щекам, застыл на них красными пятнами позора.

У доски улыбалась Ира…

***

Что есть любовь? Безумие, болезнь? Подарок жизни? Биология, химический процесс? Выбирайте любой из вариантов. Смейтесь над мелодрамами, брезгливо фыркайте заслышав слезливую историю, но это не изменит того, что однажды вы тоже вляпаетесь. Вляпаетесь по самые гланды.

Вмажетесь с размаху прямо в эпицентр, пойдёте ко дну со счастливой улыбкой. Розовая вода заполнит лёгкие. Проникнет под кожу, меняя состав крови на нечто приторно-сладкое, горячее, пахнущее лилиями. Пройдёт не мало времени прежде, чем вы поймёте, что угодили не в море сиропа, а в лужу с дерьмом.

Я барахталась в подобных лужах не раз и не два. Очередной раз отскребая ногтями вонючую жижу вместе с обрывками кожи, я обещала себе, что больше никогда не позволю себе быть такой дурой. Но Бог, как в той поговорке, смеялся над моими мыслями. Свинья в мешке не заставила себя долго ждать. Прямо сейчас эта самая «свинья» сидит в директорском кресле фирмы, в которой я имею несчастье работать. Глаза у свиньи серые, а руки покрыты загаром и приправлены густым покровом чёрных волос. Я снова плаваю в море сиропа. 38 летняя замужняя женщина с комплексом неполноценности и прогрессирующей булимией, влюблённая в своего начальника – как не прекрасное начало для дешёвой мыльной оперы. Сцена – жизнь. Актёры найдены. А режиссёр – отъявленный гад, не приемлющий хороших концовок.

Режиссёр – это судьба.

***

В тот день я много экспериментировала. Щёлк. Щёлк. Включить и выключить. Звуки, цвета. Когда Тамара, наш бухгалтер, 30 минут заунывно втолковывала про мои обязанности, я выключила и её. Потянула края полотна и, в следующее мгновение обнаружила, что сижу одна. Крутанулась на стуле. Огляделась. Кто-то стоял рядом. Шелестение голоса доносилось словно из-под слоя воды. На него легко было не обращать внимания. Если сконцентрироваться, то можно было расслышать слова, заметить силуэт человека. Тамару. Чуть сдвинуть цветастую скатерть, и женщина проступала чётче. Недовольная, хмурая, никем нелюбимая тучная баба. Она не вызывала во мне ни жалости, ни раздражения. Её для меня не существовало. Просто тень. Просто шум. Ещё одна чёрная впадина.

***

Он звал меня походкой. Звал жестами и взглядом. Звал дугами бровей и безупречно белой рубашкой. Звал складкой на брюках и запахом пота. Звал пятнышком на рукаве, ресницами, порами, коленями, пахом и только его язык гнал меня прочь. Язык не замечал всеобщего крика. Всемирного зова. Язык не признавал того, чего не пробовал. Жестокий и колкий, он напоминал опухшую от крови пиявку. И он жаждал больше. Нанося удары пиками слов, он глотал жидкие рубины, слизывал их с пола, ловил капли в воздухе, не прикасаясь к чужой коже. Мою кровь этот маленький монстр ценил больше другой. Моя кровь пенилась от любви. Должно быть на вкус она напоминала шампанское. Кровавое шампанское. Приторно сладкое. Невыносимо горькое. Терпкое. Густое. Дорогой напиток, отданный за бесценок.

Жадность монстра сгубила. Он сам не заметил, как по сосудам его пористорого тела заструилась чужая кровь. Моя кровь. Его поражение стало лишь вопросом времени. Я умела ждать. Он ненавидел терпеть. Однажды, его язык позвал меня. Безмолвно.

Рабочий день закончился, все разбежались. Никому не было дела до моего трудоголизма. До моего ожидания. Хлопнула дверь его кабинета, чиркнул в замке ключ. В такт своему дыханию я набирала текст. Он двинулся ко мне, щёлкали клавиши. Он и я, мы были одни. Я и он. Одни в целом мире. Он и я. Он. Он. Он. Клавиши застучали чаще, умоляя поторопиться.

Он подошёл ко мне и остановился. Стучали клавиши. Стучало сердце. Шершавые пальцы коснулись моего подбородка. Я подняла голову, упираясь взглядом ему в скулу:

– Извините, Максим Георгиевич, я сейчас уйду, – сказали мои губы. Я удивилась этим их словам. Я никуда не собиралась уходить.

– Тогда поторопитесь, – сказал его язык. «Поторопитесь отдать мне себя,» – услышала я.

– Я уже, сейчас. Я только хочу…

– Что?

– Вас. – я поднялась. – Спросить.

– Меня?

– Вас, – я дышала часто-часто. Он не дышал совсем.

– О чём же?

– Что?

– О чём вы хотите спросить меня?

– Ах, да. Вы хотите. Вы можете. Меня.

– Вас что? Не мнитесь, скажите.

– Повысить.

– До кого же?

Его голос вибрирует. Его рука упирается в угол стала позади меня. Там, я знаю, на безымянном пальце матово желтеет кольцо.

– До кого же? – настойчиво спрашивает он.

Моя нога отодвигается назад. Она делает это сама. Я не причём. Бедро касается его руки. Его рука на моём бедре. Его рука на моём заду, пальцы приподнимают и без того задравшуюся юбку.

– До кого же?

Я молчу. Его язык не умеет ждать. Он решает сам узнать ответ. Он касается моих замерших губ. Касается нёба, и дёсен, и шеи, и мурашек на груди и сосков, и пупка и… Он ищет всюду, складывая ответ, словно пазл, из звуков и вкусов.

Матово желтеет кольцо на безымянном пальце.

Я и сама рада была бы узнать, что он нашёл. Каков ответ? Но его язык мне, так никогда и не скажет.

***

Бам-бам, стук сердца, ненужный, отвлекающий звук. Что будет с человеком, который не разу его не слышал? Мой ответ – ничего. Я больше не знаю, какое созвучие тонов у моего организма. Что ещё мешает нашей жизни? Шуршание ткани, визг дрели, шёпот дождя, курлыканье голубей – меня увлекают мои изыскания, я словно дворник, нашедший после нескольких лет скитаний свою метлу. Сгребаю мусор в кучи, а после – закапываю в землю. На холмиках расставляю флажки: «животные», «техника», «природа». Мой мир блистает, теперь только самое важное в фокусе обзора. Первые результаты – скорость работы. Больше не тянет выглянуть в окно, стук клавиш не усыпляет. Следующими в небытие уходят запахи. С пароходством смотрю на Марию – коллегу по труду – вечно худеющую клушу, набивающую рот булочкой с корицей. Я больше не чувствую голода. выключить оказалось можно и его. Минус килограмм за три дня и никаких страданий, кому такое снилось? Питание: салатик и морковка. Мне безразлично, что класть на язык, вкуса нет. Я самый счастливый человек в этом чокнутом мире.

Я целый день развлекалась, включая и выключая Его. Пыталась понять, что есть любовь. Вот – тяжесть, и ноет, стонет, нервно бьётся кровавый насос, а вдруг – тишина.

Выступающие холмы синих рек на его запястьях кажутся чем-то особенным, мгновение, и – просто руки. Просто вены. Off, on. Запущен таймер отсчёта. Ты мне больше не нужен.

***

Валентин – высокий и худощавый. На макушке овал проплешины, вечно косо сидящие очки на остром клювовидном носу. Нудный, пустой человек. Мой муж. Вечно в бумагах, вечно серый от грифельной пыли. Его не придётся выключать. Он слишком давно вне моей жизни. Вне любой жизни. И даже своей.

– Я дома! – кричит младшая дочурка. Слышу, как она скидывает обувь и хлопает дверью, закрываясь в комнате. Начинает жужжать компьютер.