– С Доком? Прошлой осенью. Теперь я думаю, его голос сразу показался знакомым. Но тогда я даже мысли об этом не допустила. Он рассказывал мне о себе и о своей несчастной жизни. Рассказывал про клетку – так он называл свой дом, о паучихе – своей жене. Рассказывал, как улыбается, как кивает вслед женскому лопотанию, а думает только о её сочащихся ядом жалах и о том, что бежать некуда.

– Он объяснял причины такого отношения?

– О, да! Подробно и в красках поведал, как она оплела его липкой ложью, словно муху, закатала в пелену похоти. Как с наслаждением тянула из него соки, прикрываясь лживой верой, пока он не согласился жениться на ней.

– То есть, она отказывалась спать с ним до свадьбы?

– Отказывалась и при этом всячески соблазняла. Недоступное манит, и наш Док, как осёл, семенил за морковкой, не замечая обрыва. Беднягу окольцевали, а наградой стал туннель, не раз пропускавший поезда. Как мужчина, вы можете понять его разочарование. Морковка оказалась подгнившей.

– Похоже на вашу жизнь, не так ли?

– Я тоже тогда так подумала. У меня была прекрасная семья. Мой муж, я верила в это всем своим глупым женским сердцем, любил меня. Всегда выслушивал, всегда приносился на помощь, обнимал, словно в последний раз, крепко-крепко, целовал, словно желал разделить со мной воздух. Я любила, как сумасшедшая. Я была не в себе от счастья и да, чтобы отвоевать такую жизнь, мне пришлось пойти на некоторый обман. Библейские законы целомудрия придумали умные женщины века назад, я лишь отдала дань традициям.

– Ваш муж раскрыл обман?

– Я думала, что нет, да и не считала это важным. Мы никогда не обсуждали первую ночь. Но Док заставил меня задуматься, присмотреться к своей якобы счастливой жизни. Он говорил, что когда обнимает жену, то думает лишь о том, как хрустнут паучьи кости, если он сдавит сильнее. Когда целует, мечтает высосать воздух из её лёгких, что бы тварь упала замертво. Он шептал о ловушке, о том, что она – не человек. Рассказывал о тошнотворном запахе, что окружает его надсмотрщицу. «Я раб!» – кричал Док мне в трубку, «Пусть она сдохнет, сгниёт, провалится в Ад, попадёт под трамвай, пусть исчезнет из моей жизни! Алиса, милая, что мне делать?» Он плакал, как ребёнок, как тряпка, а не мужик, что тут скажешь.

– Что же мешало ему её бросить?

– Смешно говорить, но он всерьёз считал, что его приворожили. Что паучиха выжжет ему сердце, стоит несчастному только переступить порог. Да и куда ему деваться? Его семья была против свадьбы, каждый твердил, что он пожалеет. Ему не хватало мужества вернуться к матери, не доставало духу выдержать её взгляд а-ля «Мы тебя предупреждали». Это был не мужчина. Размякший слизень, способный только жевать сопли и лить слёзы. Приходя с работы домой, я с гордостью смотрела на своего защитника. Своего мужа Эндрю. Ради нашей семьи он отрёкся от много. Вы бы слышали, что кричала его мать на нашей свадьбе.

Но чем чаще я разговаривала с Доком, тем глубже подозрения вгрызались в мою душу. Словно черви, они сверлили туннели, откладывая яйца тут и там. Мой муж улыбался, но я не видела и отблеска нежности в его глазах, он говорил о любви и, тут же, отводил взгляд, а когда его руки оплетали мои плечи, я чувствовала, как он дрожит, будто сдерживаясь. «Уж не от того ли, чтобы сломать «паучьи кости»?

– Так значит, Док и ваш муж оказались одним человеком?

– Ох, мне бы вашу проницательность, мистер Вайэр. В те дни я лишь задумалась о том, что возможно мой любимый не так счастлив, как я. Возможно, он иногда притворяется.

– Что же заставило вас раскрыть глаза?

– Слова. И Бен.

– Бен?

– Один застенчивый малый, побратим мужа. Он часто к нам захаживал. Сидел лохматым воробушком на самом кончике дивана, жевал пиццу и, когда ему казалась – я не вижу, поглядывал на меня. Чтобы женщина не заметила заинтересованность мужчины? Да мы затылком чувствуем такие вещи. Взгляды. Вздохи. Едва заметные движения. Запах. Милый-милый Бен. Торопыга Бен. Он шептал мне слова любви. Спрашивал: «Счастлива ли я и уж не цепи ли меня держат рядом с тем, кто даже запаха моего не выносит». Бен не умел говорить по существу. Он либо молчал, либо, словно сломанный кран, разбрасывался, хлестал словами-брызгами. Брызги оседали на сердце, черви подозрений копошились, превращаясь в уверенность. Я – паучиха. Дом – клетка. Мой муж – тряпка и слизняк. Я позорно бежала, пряча слёзы, оставляя недоумённого болтуна одного в развороченной постели.

– Вы поговорили об этом со своим мужем?

– Нет, я боялась, что мой любимый меня в ответ залюбит до смерти. Его двойник, его вторая сущность – Док, как раз поведал мне, что «достиг точки». Он готовился к убийству. Он сказал: «Лучше бы тебе не приходить сегодня домой, Алиса». И положил трубку.

– Почему вы не сообщили в полицию?

– И что бы я сказала? Что работаю оператором и оказываю голосовые секс услуги, а один из клиентов оказался моим мужем и теперь мечтает задушить меня в объятиях? Нет, конечно. Я решила справиться сама. Зажав баллончик в кулаке, я приближалась к дому, словно партизан к вражеской базе. Меня трясло, я выпила немного пива, телефон обрывался от звонков, пришлось выключить его. Эндрю встретил меня на лестничной клетке. «Где ты шлялась?!» – орал он. – «На хрена тебе телефон, если ты им не пользуешься?!» Я спросила, что неужели он волновался, неужели соскучился? Он покраснел, как рак, вены на шее вздулись он попёр на меня, словно бык, на красную тряпку. Рванул, толкая в грудь, зашипел что-то. Я думала, умру либо от страха, либо сломав шею. Я едва удержалась на ногах, увернулась, схватилась за поручень, лишь чудом не полетела по ступеням вниз. Этот придурок кричал что-то невообразимое, когда я, выставив руку, прыснула в его полное ненависти лицо слезоточивым газом.

Целое застывшее мгновение Эндрю парил в воздухе. Вскинув руки, зажмурив глаза. Я почти поверила, что он взлетит. Но он всего лишь упал, гремя костями, хрустя позвонками, сдирая кожу о бетон.

Ирма замолкает, губы сжимаются в упрямую линию. Переплетает пальцы, складывая руки в замок. Ей больше нечего добавить.

– А что Бен? – через некоторое время спрашивает мистер Вайэр.

– Причём здесь он?

– Вы его видели после того случая?

– Только на суде, но я не понимаю…

Мистер Вайэр как-то особенно тяжко вздыхает и выуживает из папки лист. Протягивает его Ирме. С него на женщину смотрит угрюмый мужчина с взъерошенными волосами.

– Узнаёте этого человека?

– Это Бен…

– Стив Линес. На его счету 3 убийства. Впрочем, вряд ли у нас имелась возможность застать его с ножом в руке. Он втирается в доверие к семьям, а потом, тем или иным способом вносит разлад, заставляя одного члена семьи совершить преступление.

У Ирмы начинают дрожать руки, края листка мнутся.

– Невозможно. Это какая-то глупая шутка… – шепчет она.

– Повторный пересмотр дела назначен на следующий месяц.

– Боже… Как же так. Боже. Эндрю… Но он же… Я же слышала его голос.

– Мне очень жаль миссис Миррор.

Ирма прячет лицо в ладонях, по её бледным щекам чертят дорожки слёзы. Она бормочет, словно мантру:

– Самооборона. Это была, самооборона…

Со скрипом отодвигается стул, мистер Вайэр, подхватывает папку и твёрдым шагом выходит из помещения. Лязгают засовы. Ирма остаётся одна.

По лестнице многоэтажки поднимался худощавый, измождённый мужчина. Он переставлял ноги так медленно, что его могла бы обогнать пятилетняя дочь Даша. Мужчину звали Олегом, и был он отцом большого семейства, теснящегося в стенах малогабаритной советской однушки.

Чем больше ступеней проходил Олег, тем явственнее горбилась его спина, словно на худых плечах рос камень. И вот, вконец согнувшись, Олег застыл перед обшарпанной дверью, вздохнул обречённо и провернул ключ в замочной скважине.

Дверь распахнулась и на порог выкатилась сдобная баба в засаленном халате и таких же засаленных тапках. Помятый вид ее нисколько не смущал, настрой баба имела самый воинственный: