Она всё говорила, и говорила, и лицо её светлело с каждым новым словом. На короткий миг воспоминания сделали Иру прежней – красивой, улыбчивой, статной, напоминая о времени, когда за ещё совсем молоденькой рыжеволосой девушкой увивались косяки поклонников.

Но вот, поток слов иссяк, и в квартиру вновь прорвалась промозглая удушающе-горькая реальность, в которой у Иры не было ничего.

Плечи женщины опустились, уголки губ поползли вниз. Она подняла взгляд на сына и вдруг потянулась к его взъерошенной макушке. Как безумно хотелось ей прикоснуться к своему ребёнку, прижать к груди, почувствовав ровное биение сердца. Рука прошла насквозь…

– Потерпи немножко, непоседа, – наиграно беззаботно сказала женщина, пытаясь скрыть за словами боль. – Сейчас закончу кое-какие дела. Подожди немножко, маленький.

Оставив Пашу одного, Ирина зашла на кухню. Плотнее прижала окна, расставила по своим местам четырёхногие табуретки. Собрала со стола грязную посуду и, включив воду, смыла с тарелок остатки завтрака. Ей неприятно было бы думать, что кому-то после пришлось бы мыть их за неё. Закончив, Ирина направилась в спальню. Стены удручали непривычной пустотой. Вчера с них были сняты и заботливо уложены в коробку все детские фотографии. Ира перечитала лежавшее на полке, рядом с портретом Паши, завещание, в котором она всё своё имущество отписывала Детсаду №34.

Теперь, когда дела были улажены, Ира могла приступить к задуманному. Она давно решила, что постарается никому не создавать проблем, тем более соседям. Уж пусть лучше её найдут доктора.

На том конце провода дежурный скорой помощи принял вызов.

– Кажется, это приступ, – покашливая, объяснила Ирина и, перед тем как повесить трубку, добавила, – возьмите ключи у Илоны Владимировны из квартиры напротив.

Закончив разговор, женщина повернулась к сыну. Тот сидел на ковре возле дивана и смотрел на неё, будто ожидая чего-то.

– Пашенька, подожди меня в коридоре, я сейчас приду, – прошептала женщина, мягко показав в сторону прихожей.

Мальчик кивнул и, легко вскочив на ноги, вприпрыжку побежал в указанном направлении.

Оставшись одна, женщина распаковала купленный накануне шприц, подтянула вверх рукав кофты. Набрала полный цилиндр воздуха, сосредоточенно ввела иглу в вену. И, ни мгновения не колеблясь, с усилием нажала на поршень, выпуская воздух в кровь.

Спустя несколько секунд сердце Ирины ёкнуло, сбилось с привычного ритма, затихло на мгновение. И взорвалось болью.

***

В комнате царила тишина. На ковре лицом вниз лежала рыжеволосая женщина. Руки её были раскинуты в стороны, словно она летела по бежевому ворсистому небу. Пальцы сжимали пустой шприц.

Стоя над мёртвым телом, Ира пыталась привыкнуть к ощущению лёгкости, пронизывающему всё её существо. Ах, как ей хотелось танцевать, хотелось петь! Так хорошо женщина не чувствовала себя никогда в жизни! Но главное, Паша, Паша теперь будет с ней! Улыбаясь, Ира шагнула в сторону коридора.

– Паша! Пашенька! – позвала она, и ответом ей стало звонкое, удивлённое:

– Мама?!

Светловолосый розовощёкий мальчишка, сын, родное сердечко – бросился к ней, обнимая тёплыми ручками, целуя в щёку.

– Мамочка!

– Малыш, милый мой. Теперь мы всегда будем вместе, всегда! – шептала счастливая мать, которая после стольких лет вновь обрела своё дитя. Её переполняло счастье, искристое, игристое, похожее на дорогое пузырчатое шампанское.

– Мама, – повторил Паша, отстраняясь и внимательно глядя на женщину широко раскрытыми глазами. – Теперь ты отпустишь меня?

Ира вздрогнула, горло удавкой сдавил страх. Сглотнув, она переспросила, надеясь, что ослышалась.

– Что?

– Отпусти, – жалобно повторил Паша. – Отпусти меня. Мне здесь страшно, отпусти…

– Но… но ты же сам пришёл… я же… Я думала, ты хочешь быть с мамой…

– Я пришёл, потому что ты меня не отпускала! Внутри было так больно! Я умолял не звать меня! Не звать! Я пришёл просить отпустить меня! – звонко закричал мальчик, и Ира отшатнулась, испугавшись горечи, звучащей в его голосе.

– Я пойду, мама, можно?

– Я могу пойти с тобой… Давай я пойду с тобой, милый, – хрипло проговорила Ира, борясь с тошнотой. Внутри ширился, рос чёрный зев отчаяния.

– Нет, – покрутил головой Паша и показал куда-то за спину. – Тебя уже ждут, тебя не пустят со мной.

Ирина оглянулась и дёрнулась от испуга. Позади неё, почти вплотную, стояли две бесформенные тени. Воронки вместо глаз и рта, туман вместо лиц. И стоило ей увидеть их, как они положили на её плечи чёрные, похожие на плети руки, не позволяя отступить.

– Можно я пойду? Я тоже тебя люблю, но меня ждут, – нетерпеливо переминался с ноги на ногу Паша.

– Грех, вы совершили грех, – шептали тени.

– Ирочка! Это Илона Владимировна, тут к тебе… О, боже мой! Боже! Ира!

Звуки скатывались в ком, сплетались в цепи, стягивая, ломая, давя, безжалостно, беспощадно. Горячий свинец потёк по венам, и тело, в одно мгновение потеряв всю лёгкость, стало каменным, пустым.

Закрыв лицо руками, сотрясаясь от боли, сжимающей застывшее, но всё ещё способное чувствовать сердце, Ира заплакала…

Заплакала впервые за последние шесть лет.

Заплакала, взвыла, упала на колени и подняла руки к небу, хоть и знала, что Богу нет до неё никакого дела.

Меня приволокли к психологу уже второй раз за месяц, хотя, было очевидно, что взрослые ошиблись с выбором пациента. Начинать-то стоило с себя. Я пытался казаться безразличным, хотя внутри всё кипело от стыда за мать, голосившую, как оперная дива:

– Никаких сил не хватает! – жаловалась она, комкая в руках платок. – Ладно школу посещать отказывается, но ещё и хамит! С друзьями не видится. Целый день или у окна вздыхает, или во дворе возится, как дикий щенок… У нас руки опускаются, – мама громко всхлипнула и приложила платок к совершенно сухому левому глазу. Отец взял её за ладонь, утешая.

– Больно на него смотреть, – продолжила она так жалобно, словно речь шла о неизлечимой болезни, вот только лицо её оставалось гладким, без единой грустной чёрточки. – Даже с друзьями по он-лайну не играет! За компьютер не загонишь! Как ему объяснить, что без школы и игр детство пролетит незамеченным! Потом жалеть будет, да обратно в тринадцать лет не воротишься! Мы же как лучше хотим, так его любим… – Платок перекочевал к правому глазу. Тоже абсолютно сухому. Красные мамины губы приоткрылись, выпуская скорбный вздох.

Стараясь не слушать мамины вопли, я оглядывал кабинет. Кожаные кресла, плакаты на стенах, лакированный стол с тяжёлыми ножками, и даже человек в тонких очках, сидящий за этим столом, казались мне более настоящими, чем вся моя жизнь в стенах родного дома.

– Стивен, объясни пожалуйста, почему ты снова перестал посещать школу? – спросил психолог, поправив очки. Голос у него был глубоким, а взгляд мягким. Вся поза словно говорила: ”Никто не собирается тебя бранить. Мы хотим помочь и только”.

– Посещать? Чтобы стать такими как они? – я кивнул на маму, которая, словно забыв зачем пришла, уже полностью погрузилась в виртуальную переписку. На виске у неё мигал жёлтым коммуникатор, похожий на приклеенную к коже марку. Прямо сейчас мама, должно быть, собирала виртуальный пасьянс или, судя по улыбке, обсуждала с подругой будущий шопинг, тоже виртуальный.

– Ох, Стивен… – покачал головой отец. – Ведёшь себя как маленький старичок. Тебе бы родиться в прошлом, когда люди по деревьям прыгали. Сейчас весь мир доступен не сходя со стула, а ты упрямишься…

– Уж лучше так, чем превратиться в зомби, – скривился я, замечая, как зрачки отца вдруг забегали из стороны в сторону, точно он читал текст вставший перед глазами. – Ага… и этот пропал… Видите? А я хочу жить реальностью, а не вот этим всем. Тошнит уже! Вырасту и знать этих зомбарей не захочу. Жду не дождусь, когда смогу уехать куда-нибудь подальше!

Мистер Левин, а именно так звали психолога, скрестил пальцы. За его спиной висел огромный во всю стену плакат с крупной надписью: “Зависимость от реальности – это не приговор! Успешно лечим с 2025 года”.