— Праведная мысль… — прошептал Рахмани, с наслаждением вдыхая такой сладостный и такой будоражащий запах священного напитка. Свежая эфедра еще не отдала горечь, еще только готовилась пролиться на алтарь.

— Праведное слово… — откликнулся Учитель. — Не беспокойся, сегодня мы не займем у тебя даже волоска из левой брови. Ты достойно вел себя, но впереди препятствие, с которым тебе не справиться.

— Учитель, я должен догнать Камень…

— Сначала ты должен найти шестнадцатый огонь.

Рахмани сразу поверил и перестал беспокоиться.

Он шел за Учителем и предавался тихой радости. Он был дома.

Храм только казался огромной скалой; на самом деле, внутри он представлял собой довольно скромное, куполообразное помещение, несколько облагороженную естественную пещеру. Ступени привели в прихожую для созерцания, где надлежало снять обувь и умыться. Над головой ловца смыкались оштукатуренные стены, идеально чистые белые полы сияли, прохлада хранила торжественное молчание, а аромат прогоревшего сандала наполнял легкие сладкой истомой. Даже кашлянуть тут казалось кощунством. Учитель снова поманил за собой и спустился в треугольный зал.

В левом углу, в глубокой нише, на каменном алтаре стояла громадная латунная чаша. Алтарь походил на игрушечный четырехступенчатый дворец из цельного камня. Двое помощников Учителя, оба в белом, в белых перчатках и повязках на лицах, поклонились коротко и вернулись к своим обязанностям. Длинными изогнутыми щипцами один поправлял вечно горевший огонь и бережно подкладывал из корзины поленья из редчайших пород дерева. Вдохнув густой, настоянный на хаоме и сандале воздух, Рахмани тут же вспомнил, как на шестом году обучения ему была дарована милость доставлять в храм корзину с дровами. Он вез ее в сопровождении четверых рослых сторожей и все равно трясся от страха, что сандал отсыреет или потеряет аромат…

Второй жрец читал гаты. На нижней ступени алтаря, гордясь сияющими переплетами, в ряд лежали «Ясна», «Яшта» и «Видевдата» — священные книги детей Авесты. За алтарем на выскобленной стене висела огромная фигура крылатого Ормазды, в тиаре и с гривной в руках. Премудрый господь сурово взирал сквозь блики огня на вечную борьбу своих, темного и светлого, сыновей.

Рахмани упал на колени.

На Учителе были белая тюбетейка, перчатки и белая повязка на лице, такие же, как на младших жрецах. Молодой жрец прервал чтение, для того чтобы ссыпать пепел от сгоревших дров в специально подготовленную шкатулку. Ароматный дым взлетал причудливыми ветвями к отверстию в куполе. Учитель указал Рахмани его место позади себя.

— Я ждал, когда ты начнешь твое возвращение, как ждем мы шестнадцатый огонь, — нараспев, негромко, произнес главный жрец. — Праведное дело начинается с праведного слова. Праведное слово начинается с праведной мысли…

Саади моментально узнал полузабытый в народе древний язык, на котором вели богослужение уже несколько веков. От приветствия, которым пользовались только дома, сразу же стало светло и уютно. Рахмани уже не волновало, спит он или наяву вернулся на Хибр…

Шестнадцатый огонь.

Слепой старец прочел еще три гаты, простерся ниц перед огнем и только после этого степенно отправился вниз. Вниз, в темноту закрытого для всех лабиринта. Рахмани двигался следом между двух рядов вооруженных копейщиков; острие каждого копья утром смазывалось свежим ядом, яд благоухал, как нежное манговое масло. В верхних галереях лабиринта еще дозволялось появляться служителям храма, а стражники были уверены, что охраняют кладовые с благородным сырьем…

Здесь не чадили лампы, и Рахмани сразу почувствовал свою беспомощность. Это не было особенно неприятным или гнетущим, но с каждой ступенькой он словно расставался с частью одежды. Под слоем плодородной земли, под основанием скалы, находилось нечто, отнимавшее способность к магии. Все, чему учили Рахмани в пещерах, все, что он вдалбливал в себя долгие годы на жестких циновках, все это разом исчезало, стоило приблизиться к месту учебы.

Склепы Одноглазых старцев…

Тот глаз, за который старшие жрецы получили свое прозвище, был всего лишь искусной имитацией, красивым рисунком на лбу. В действительности, обитатели пещер были слепы, но не от рождения, как полагали глупые торгаши, собиравшиеся по субботам в чайханах. Те, кто нарисовал себе глаз на лбу, успели увидеть главное в своей жизни и добровольно лишили себя зрения.

Они повидали шестнадцатый огонь… По легендам, каждый из древних царей владел собственным священным огнем, зажигаемым в годовщину начала царствования. К тому моменту, когда сын старого дома Саади огласил мир своим первым криком, в Персеполисе давно забыли последнего царя парсов, которому покровительствовал мудрый Ормазд. Султаны Горного Хибра не потерпели бы двоевластия, даже вполне театрального. А поскольку не было царя, главный священный огонь Бахрама поддерживали те, к кому отправили учиться одиннадцатилетнего Рахмани. Седобородый Учитель тогда был вторым жрецом, но уже тогда его имя Рахмани даже во сне произносил с большой буквы.

Учитель и рассказал ему про шестнадцатый огонь. Главный огонь Бахрама составлял основу священных огней провинций. Так было века назад, и так будет, пока на тверди Хибра живут дети Авесты. Огонь Бахрама составляли шестнадцать видов огня, которые жрецы собирали из домашних очагов, принадлежащих разным сословиям. Рахмани исполнилось тринадцать, когда ему впервые доверили замыкать белую процессию, собиравшую пламя. Месяц Сириуса как раз уступил месяцу Бессмертия, цикады бесновались в огненных кронах кипарисов, а сыновья премудрого Ахурамазды, Спента-Майнью и Ангро-Майнью схватились в особенно жестокой битве над краем горизонта.

Как всегда, им сопутствовали воинства мрачных дэвов и светлых ахуров, и пусть скучные студиоузы университетов Зеленой улыбки называют это зарницами, или естественным газовым свечением, юный помощник жреца был твердо уверен в магической природе вечерних небесных сполохов. Жители городка высыпали на улицы, двери отворялись, и не только двери домов, где обитали дети Авесты, но даже последователи пророка высыпали поглазеть на церемонию. Учитель заходил в дом, где жил страж городских ворот, затем немного огня бралось из дома горшочника, из дворца богатого торговца коврами, из лачуги бедных крестьян, из шатра лекаря…

Тринадцатилетний Рахмани очень гордился тем моментом, когда верховный жрец приближался к дому старого Саади, и отец, в праздничной хлопчатой рубахе, подпоясанный белым кушаком, выходил навстречу процессии, чтобы одарить чашу Бахрама толикой своего семейного огня. Серебристые глаза отца лучились, из-под платка мелкими завитушками спускалась на грудь раздвоенная борода, а позади него улыбалась счастливая мать…

Пятнадцать частей пламени собирали служители Праведного, пока мрак не распускал звездные крылья над миром. Тогда же стихала вечная битва ахуров, воцарялись покой и благодать. Процессия неторопливо возвращалась в храм, мускулистые руки младших жрецов высоко поднимали чашу, чтобы все дети Авесты могли видеть и впитывать силу, так необходимую им для победы над злом. Над остывающими улицами и площадями разносилось пение, оно крепло под вибрацию струн рубабов и бой кожаных барабанов. Огонь возвращался к алтарю, а там уже ждала его свежая, только что приготовленная хаома, его ждали на коленях мальчики и старцы, в очищенных и освященных одеждах и масках, и оставалось только одно…

Добыть шестнадцатый огонь.

Шестнадцатый добывать тяжелее всего, он происходит от удара молнии о дерево, что само по себе — большая редкость. Однако без шестнадцатого огня чаша Праведности неполна, и три худшие ипостаси: зависть, лень и ложь могут одолеть человека. Если Ангро-Майнья возьмет верх, за ним последуют послушные ему ночные дэвы, и на тверди восторжествует мрак. Не тот мрак, что покрывает леса и степи после бегства Короны, а мрак в сердцах, который потом не развеять никаким огнем. Во мраке не родится спаситель Саошьянт, не одержит победу над Ангро-Майнья и не воскресит мертвых…