Вместо копья на боку он нес позолоченную кифару, струны тихонько пели при каждом его шаге. На правом плече позвякивали сразу три картуша с выбитыми пиктограммами. Кажется, мой новый приятель довольно высоко забрался по лестнице воинских званий. Его грудной доспех тоже был раззолочен и сверху донизу украшен гравировкой со сценами военных битв. Пока центавр разглядывал меня, я разглядывала его ходячий учебник истории. Несколько сюжетов я угадала и даже немного возгордилась.

Битва центавров с сатирами и львами. Битва с лапифами. Сцена примирения с Филиппом, отцом Искандера, и взаимное возложение венков. Исход из Фессалии, основание новых колоний на островах…

И тут я заметила людей. Разрезав строй центавров, на дорогу неторопливо выехали несколько тяжеловооруженных всадников. Отличные кони, чеканка на доспехах, плюмажи из бронзовых листьев на закрытых виотийских шлемах. Я узнала их отличительные знаки, они не менялись со времен моего детства. Это были димахосы из личной охраны диадарха Аристана. Сам начальник конницы благоразумно прятался за спинами своих солдат, не желая подставлять шею под невидимые клинки Красной волчицы. Начальник конницы заметно постарел и, судя по багровому цвету лица, не отказывал себе в ежедневной порции вина. Я вспомнила его, но он не мог меня помнить. Я помнила диадарха, гарцевавшего на белом жеребце перед рядами всадников. Для его небесного взора я была одной из чумазых девчонок, собирательниц пиявок с берегов Леопардовой реки. Позже Аристану довелось сопровождать меня в гости к сатрапу Леониду, он видел мое лицо, но вряд ли запомнил. Мало ли у властителя мира смазливых простушек в каждой провинции?..

Ситуация становилась все интереснее; жаль, что мне некогда было всесторонне ее обдумать. Итак, командующий конницей всей сатрапии не доверяет своему гиппарху, командиру центавров. Очень любопытно, и… очень тревожно. Что происходит во дворце наместника, что происходит в далеких Афинах, где я никогда не была, и что происходит в неизмеримо далеких Фивах, резиденции Леонида? Если македоняне перестанут доверять своим союзникам центаврам, что ждет Великую степь?..

— Мое имя — Поликрит, — словно боевая труба прогудела из прорези шлема. Я разглядела под наносником толстые губы и острый, косящий взгляд, чем-то похожий на взгляд лошади. Думаю, если бы я сообщила Поликриту, что он похож на лошадь, наше общение завершилось бы очень и очень быстро. — Я — первый гиппарх сатрапа Леонида, да прославит его имя трижды великий Дионис!

После этой громогласной фразы копытные подчиненные гиппарха дружно бряцнули оружием. Димахосы в тяжелых кольчугах, окружавшие диадарха, тоже позвенели мечами. У меня кружилась голова от их вонючего пота. Наверное, доблестная конница слишком долго провела в засаде, не имея возможности искупаться.

— Вот так встреча! — Я попыталась придать своей измученной физиономии самое счастливое выражение, на какое еще была способна.

Центавр поглядел на меня, склонив голову налево, его длинным ушам было тесно за раскаленными бронзовыми наушами шлема. Кажется, он решил, что повстречался с тихой помешанной. Надо признать, в тот момент он был недалек от истины. Я устала так, словно десять лет гребла на триреме. Рядом умирал мой лучший боец, мой последний мальчик, мой кольчужный плащ. А под деревом, среди червей и жуков, тихо умирал Камень.

— Салют славной коннице Искандера! — как можно серьезнее произнесла я, стараясь не напутать в афинском языке. Ближайшая шеренга полуконей отсалютовала копьями, и я окончательно уверилась, что в ближайшее время нас не убьют. Потом я увидела весталку-оракула. Она спала, привязанная к спине одного из лихих парней диадарха Аристана, изо рта ее текла слюна, глаза закатились, туника походила на истрепанное боевое знамя. Периодически кто-то из македонян поливал голову оракула водой или подносил ей амфору. Видимо, женщина перегрелась за время долгого перехода по горам. Дождь кончился, в просвете между туч заиграла Корона, и навстречу ей поплыли с земли струйки пара.

— Сатрап Леонид оказывает тебе милость, смертная. Тебе велено подарить жизнь, если ты немедленно вернешь то, что у тебя в сундуке.

Он даже знал про сундук. Почему-то меня это потрясло больше, чем сотня окруживших нас телохранителей сатрапа.

— А если я не верну?

Гиппарх задрал голову и расхохотался. Сначала я не поняла, что слышу смех, так это было похоже на жеребячье ржание. На дубленой коже его горла, между шлемом и кольчугой, червяками вздулись вены.

— Он лжет, Женщина-гроза, — Кеа шептала едва слышно, чтобы расслышала только я. — От него пахнет ложью, Женщина-гроза, но лжет он не тебе. Он в сомнениях, он колеблется…

Мне следовало прислушаться к словам нюхача, прежде чем хамить гиппарху. Кеа зря не разевала рот. Однако я не привыкла к тому, что мне дает советы обжористая ленивая груша.

— Сатрап Леонид велел привести тебя к нему живой, — прогремел полуконь. — Остальных можно умертвить. Ты будешь смотреть, как с них заживо сдирают кожу. Затем три дня будут снимать кожу с твоих черномазых сестриц, ха-ха! И напоследок ты будешь смотреть, как убивают твоего мужа.

Твердь качнулась у меня под ногами.

— Что ты сказал?! Ты врешь, полкан! У вас нет Зорана, и вам никогда не покорить Красных волчиц!

— Тссс… Женщина-гроза, не гневи это существо, — лопотала Кеа. — Я слышу его тайные мысли. Он отважен и закален, как лучшая сталь, но прямодушен, как дитя. Он таит мысли от всадников. Он ненавидит их…

Зря я обозвала центавра божком склавенов. Смех Поликрита застрял в его луженой глотке.

— Сатрап велел доставить тебя живой, смертная вошшшшь… Но он не приказывал доставить тебя целой!

— Остановись, еретик!

Рахмани обозначил ладонями дымный круг, затем развернулся вокруг оси — раз, другой, третий, все ускоряясь и ускоряясь, пока притаившемуся за валунами Снорри не стало казаться, что ловец превратился в маленький пылающий смерч.

«Во власти твоей, Аша Вахишта, Аша Вахишта, покровитель храмового огня…»

— Брось свои шалости, скоморох!

— Не ожидали встретить тебя здесь, пещерная крыса!

— Да, уж, забрался на самый полюс. Не отморозил свой нежный южный зад?

— Его святейшество будет очень рад тебя обогреть! «Покровитель Аша Вахишта, отец ахуров, изгоняющий дэвов, во власти твоей…»

Губы Саади шевелились, руки двигались в такт молитве…

— Дом Саади, покажи им лицо! — выпалил Снорри, отползая задом под прикрытие прибрежных скал. — Покажи им подаренную улыбку!

— Позже… — прошептал Рахмани.

Самым страшным Вору из Брезе показалось то, что он снова не видел источников голосов. Снорри никогда не жаловался на зрение, хотя при его профессии важнейшую роль играли руки. Впрочем, паукообразному, месяцами скованному в неудобном обличье сухопутного человека, многое приходилось делать лучше, чем другие. Снорри Два Мизинца не привык отворачиваться от опасности, но сегодня был не его бой.

В самом начале он порывался кинуться ловцу на помощь, поскольку ожидал от посланников папы ножей с отравленными лезвиями и выстрелов из пистолей. Однако высокие фигуры в сером не спешили обнажать оружие. Они то появлялись в разрезах пространства, то исчезали, понемногу сужая круги.

Сумрачный сосновый бор, редкие пористые сугробы, изгибы дряхлой коричневой коры, косые дрожащие полосы света, серые шапки муравейников, приветливые полянки, укрытые пледом прошлогоднего брусничника, — все это стылое, уснувшее великолепие заерзало, заметалось, превращаясь в ряд узких полос, словно действительную картину кто-то беспощадно полосовал острой саблей. Лес и берег бесшумно распадались на скомканные блестки серпантина, среди которых все труднее было угадать реальность. Полосы ложной и истинной зелени перемежались, между ними мелькали иные, дальние, смутные перспективы, и крайне тяжело было в мелькании теней разглядеть врага…