Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Рахмани развернулся к четвертому разбойнику, который несся на него, раскручивая над головой цепь со стальным ежом на конце. Однако ловцу не пришлось использовать силу огня. Племянник Ларси щелкнул кнутом, кожаный кнут обмотался вокруг цепи, и бандит рухнул, по инерции прикатившись под ноги Саади. Он упал навзничь и с ужасом следил за молниями, скачущими между ладонями чужака.

Рахмани несильно толкнул воздух растопыренной пятерней. У лежащего рыжего вора вспыхнули волосы, сгорели ресницы и брови, но глаза остались целы. Рыжий жалобно стонал и ползал среди грязного снега и куриного помета, натыкаясь головой на забор и корыта для свиней. Рахмани знал, что зрение вернется к парню спустя час или даже раньше.

Хотя следовало его уничтожить. Стереть с земли змеиное племя. Предать огню вредоносных тварей…

Саади скрипнул зубами, перешагнул через мясника с полуоторванной ногой, через ослепшего рыжего молодчика и двинулся к хозяину постоялого двора. Тот трясся, как припадочный, с его жирных щек струями тек пот. Тем временем очухался первый стрелок с пистолями. Он полез за голенище, ловко достал еще один изящный дамский пистоль, совмещенный с кинжалом, и навел на Саади. Однако выстрелить не успел.

С ладони ловца сорвался язык жидкого огня, тонкое рыжее жало.

Песчинку спустя бандит выронил пистоль в снег, схватился обеими руками за глаз и завертелся волчком. Рахмани покачал головой, уже предвкушая, как вечером будут болеть руки. Брат-огонь не покидает тело по первой просьбе. Чем чаще ты его используешь против врагов, тем основательнее он поселяется в твоих руках, тем сложнее его потом изгнать из тела…

Но самое трудное — никого не убить, из тех мерзавцев, что недостойны жизни. Одно убийство, только одно — и брат-огонь навсегда поселится у тебя в руках и в сердце. Он будет питаться тобой, выжигать тебя ночами и требовать новых смертей…

Рахмани поймал ладонь толстяка в захват, легко опрокинул его на колени и ткнул указательным пальцем в точку на горле.

— Прости… я узнал тебя… — прохрипел Сгенхьолд, выплевывая на снег завтрак. — Я пошлю за Снорри, не убивай меня…

— Если ты меня вспомнил, то должен знать, что я никого не убиваю.

Венги укатили, что было силы погоняя собак. Рыжий детина, поскуливая, тер снегом ослепшие глаза. Из задней двери кухни выскочили растрепанные женщины с полотенцами, бросились перевязывать раненого мясника. Рахмани выдернул из забора секиру с зазубренным лезвием, взвесил на руке и вернулся к трясущемуся хозяину.

— Нет, пожалуйста, не калечь меня, без руки я не смогу работать, моя семья пойдет по миру… — прохрипел тот. — Я отдам тебе деньги, у меня есть тысяча… Хочешь две тысячи, я тебе достану?

— Положи руку на колоду, — холодно приказал Саади.

— Пожалуйста, брат ловец, не надо…

Саади приподнял Сгенхьолда за волосы и подтащил к рабочему месту рубщика. Служанки застыли с перекошенными лицами, даже мясник с перебитой ногой прекратил орать. Через щель в воротах боязливо заглядывали мальчишки-разносчики. Рахмани показал им лицо снежного дэва, слуг моментально сдуло. Под ногами, роняя перья, метались ошалевшие куры и утки.

— Я отдам тебе все… Отпусти меня.

— Кто приказал тебе меня убить? — Рахмани цепко ухватил толстяка за мизинец, распластал его руку по влажному, иссеченному топорами, пропахшему жиром дереву. — Я буду отрубать тебе по одному пальцу, пока ты не расскажешь мне все. Если тебе хватит упорства, я отрублю всю кисть.

— О господи, нет!.. — Толстяк извивался жирной улиткой, едва не выворачивая себе руку в плечевом суставе. Рахмани поморщился, уловив резкий запах мочи.

У кирпичного крыльца свинарника очнулся бородатый оборванец, тот, что напал на ловца с двумя разделочными ножами. Сейчас он растерял всю свою смелость, корчился в спазмах, выплевывая остатки вонючего ужина, смешанного с перебродившей брагой.

— Кто приказал тебе? — исцарапанное грязное лезвие зависло над прижатыми к колоде пальцами.

— Монахи…

— Монахи? Какие монахи?

— Серые капюшоны… они не представились. Они показали печать Доминиканского ордена…

— Говори дальше!

— Я больше ничего не знаю… Они пришли сегодня утром, и с ними солдаты. Они точно монахи, не местные, между собой говорят на латинском… С ними был начальник стражи…

— И ты пообещал, что прикончишь меня? — рыкнул Рахмани. Хозяин постоялого двора заплакал.

— Начальник стражи принес бумагу от ярла. Там было сказано — связать тебя и доставить к начальнику стражи… Я ничего не мог поделать. Кто-то донес, что у меня иногда ночуют лихие ребята. Они обещали, что вечером я буду на дыбе, а мой дом разберут по камню… Они велели только связать тебя…

Рахмани рыскал глазами по сторонам. В случае внезапного нападения он мог завернуться в плащ и бежать через крышу, но в его планы не входило убегать. В его планы входило как раз обратное.

— Можно подумать, что ты не платил начальнику городской стражи?

— Всегда платил, в том-то и дело!.. — Сгенхьолд поперхнулся, словно проговорился, где прячет золото. — Я всегда соблюдал закон, но они никого не слушают… У них печать ордена Священной империи, такая же, как на ратуше…

— Они твердо знали, что я приду?

— Нет. Кажется, нет… Они спорили со стражниками. Монахи требовали расставить везде людей вокруг Брезе… — Толстяк охнул от боли, когда Рахмани вывернул ему палец. — Они еще здесь, по соседству… Ты можешь найти их у Густава, или в казармах…

— Их нет ни у Густава, ни в казармах, — произнес сверху тихий, обволакивающий голос. — А ты забавно дерешься, ловец Саади.

На козырьке крыши, на корточках расслабленно сидел сухопарый мужчина неопределенного возраста в длинном пальто и теплых перчатках. Расположился он таким образом, что солнце било смотрящим снизу в глаза.

— Снорри Два Мизинца, рад тебя встретить, — поклонился Рахмани.

Снорри легко спрыгнул вниз и приземлился так удачно, что даже не потревожил бродившую по двору домашнюю птицу. На мгновение хозяину двора почудилось, что у спрыгнувшего парня очень длинные ноги. Слишком длинные ноги для человека. На раненых Снорри даже не взглянул.

— Пойдем, — сказал Вор из Брезе. — Я угощу тебя медвежатиной. Ты хочешь есть?

— Просто умираю с голоду, — признался Рахмани.

13

ПЕРВЫЙ ПЛЕН

Первого живого нюхача я увидела на руках у высокого ламы Урлука, когда в становище ворвался бородавчатый уршад…

— Ты не рабыня, ты можешь уйти в любой момент, — повторял мне высокий лама Урлук. — Ты можешь уйти из становища, мы дадим тебе еду, но горный хребет тебе не пересечь.

Я рыдала, словно все соленые ледники собрались извергнуться через мои несчастные глаза. Меня бросили! Мать волчица засунула меня в мешок и, связанную, зашвырнула на горячую спину летучей гусеницы, а проклятая тварь с места взвилась в воздух, отрезав мне путь к бегству…

В первые дни я не понимала ни слова из того, что шепелявили мне в лицо косматые старикашки в желтых шапках. Спустя полгода я уже сносно объяснялась на языке торгутов, а спустя еще год, когда я училась при дацане Усхэ-Батора, мы вместе посмеялись с высоким ламой над испуганной маленькой волчицей.

— Матери волчицы нечасто присылают к нам девочек, — объяснил мне лама. — Они находят важным, чтобы ребенок изучал тексты Ганджура вдалеке от дома, тогда у него не возникает желания спрятаться под крыло матери. Твой ум должен стать свободен от слез и привязанностей, тогда ты начнешь постигать и слышать.

Я снова не поняла ни слова, но искрящиеся снега на вершинах хребта убеждали надежнее любых слов.

Я уяснила, что домой, к маме, к ледяным струям Леопардовой реки мне не вернуться, потому что Красные волчицы продали меня этим страшным кочевникам.

Но я ошиблась, и ошибалась после этого в людях еще множество раз.

— Я умру в снегу, если пойду одна, — сказала я. — Но если вы меня не отпустите, я украду одну из ваших летучих гусениц и сбегу! Я и дома могла всему выучиться, — гордо заявила я. — Я умею приманивать птиц, не боюсь пум и скорпионов. Еще я умею заговаривать болезни носа и живота, умею бегать под водой и резать руку без крови…

30
{"b":"69984","o":1}