Он повернулся и заглянул в ее широко распахнутые глаза.
– Я восхищен твоим совершенством. Ты самая прекрасная женщина на свете.
– Даже когда я в мужских брюках?
– Даже в брюках. Это придает пикантности. – Он нежно поцеловал ее в губы.
Она накрыла ладонью его руку.
– Ты делал это прежде, да? И знаешь, что делать – дальше.
– Я делал это прежде, но не с тобой. – Он снова прервался на поцелуй. – Подскажи мне, как ты хочешь.
– Я… точно и сама не знаю. Может быть, медленно?
– Хорошо, давай медленно. – Его чуткие пальцы неторопливо пробивались сквозь густые завитки в розовый бархат нежной плоти, пока указательный палец не наткнулся на мягкий бугорок. Он едва ощутимо коснулся набухшего клитора, словно колибри взмахнула своими крылышками. – Так тебе нравится?
– Да!
– Сколько пальцев?
– Один. Два. Мне все равно.
Его палец проник в ее лоно, скользкое и влажное от возбуждения, и слегка раздвинул входную щель. Он провел по краю, собирая влагу, затем поднес палец к губам и слизнул ее. Насыщенный запах будоражил кровь; он облизывал палец и снова погружал его в свежую, душистую плоть. На этот раз он проник чуть глубже, на одну фалангу, массируя и собирая влагу, и когда ее бедра ответили на ласку легким движением, он стал продвигаться глубже и глубже, до тех пор пока его указательный палец не вошел внутрь на всю длину. Из ее груди вырвался призывный, первобытный вой, она билась в конвульсиях, то сгибая, то выпрямляя колени, пока мышцы ее лона не сомкнулись вокруг первой фаланги его указательного пальца, которой посчастливилось оказаться глубже остальных.
– Еще? – спросил он.
– Еще, черт бы тебя подрал! Не останавливайся! – крикнула она.
Он медленно погружал палец в горячую влагу. И остановился, когда палец оказался внутри наполовину своей длины, выбрав удобную позицию, чтобы можно было одновременно массировать большим пальцем набухший бугорок над ним.
Она схватила его за запястье. Ногти впились в кожу.
– Еще! Черт тебя дери!
Боже, она была восхитительна! Целуя ее, он одновременно массировал клитор очень медленно и глубже погружал указательный палец.
– Знаешь, что меня удивляет? – сказал он. – Твои мышцы очень крепко держат мой палец, но, несмотря на это, я смог бы пробиться внутрь своим жезлом. Ибо сейчас мой пенис, Стефани, силен и огромен, словно тяжелая медная мортира.
– Хэтерфилд!
Его палец был полностью, до последней костяшки, захвачен в плен жарким шелком ее плоти. Не вынимая его, он продолжал массировать большим пальцем твердый бугорок круговыми ленивыми движениями, пока она не изогнулась, подняв бедра вверх.
– Открой глаза, Стефани. Я хочу видеть их выражение, когда ты достигнешь вершины удовольствия. Я хочу видеть твою реакцию в этот момент.
Девушка открыла глаза и посмотрела на него, и в этот момент наступила кульминация, мощная, словно взрыв, – ее влажная плоть конвульсивно сокращалась, сжимая его палец, грудь вздымалась, словно ей не хватало – воздуха.
– О боже, о боже! Бог мой, я не могу остановиться… О!
В полном изнеможении она откинулась назад, распластавшись на одеяле. Конвульсии вокруг его пальца постепенно затухали, преображаясь в легкие вибрации, и в завершение – последняя судорога.
Он вытащил освободившийся из плена палец и прикрыл девушку одеялом, чтобы она не замерзла. Она повернула голову и уткнулась ему в плечо.
Ему показалось, что на мгновение она заснула. Но он не был в этом уверен. Ее дыхание, которое он чувствовал сквозь шерстяной джемпер, стало ровным, сердце билось спокойно и размеренно. Огонь в печке, похоже, разгорелся. Он чувствовал спиной его тепло и слышал знакомое шипение горящего угля.
– Тебе стало лучше? – спросил он, когда девушка пошевелилась.
– Да, – ответила она. – А как же ты?
– Ничего, я справлюсь. – На самом же деле боль и жжение внизу живота причиняли ему нестерпимые муки.
Она снова потянулась к застежке его брюк, но он ловко увернулся и вскочил на ноги.
Она попыталась встать, но никак не могла выбраться из-под одеяла.
– Что с тобой? Это я виновата? – Она отбросила волосы назад, обратив к нему большие потемневшие глаза на бледном лице. Не в силах выдержать этот умоляющий взгляд, он отвернулся.
– Ничего страшного. Просто дай мне немного времени. – Он отошел к окну и, пытаясь справиться с собой, облокотился о подоконник и стал смотреть на темный глухой проулок. Из окна сквозило, и он чувствовал холод сквозь одежду. Он начал думать о снеге и льде, о холодной речной воде, но это не возымело должного эффекта, и он представил надменное лицо своей мачехи. Ее торжествующий взгляд.
Он обернулся.
– Накройся сейчас же! Простудишься.
– Хэтерфилд, в чем дело? – сказала она, поднимаясь на ноги. – Что случилось?
– Я уже говорил, все в порядке. Надо высушить твою одежду, чтобы ты могла одеться…
– Ты ведешь себя как осел. Прекрати сейчас же.
– Я лишь стараюсь рассуждать здраво. Иначе ты опоздаешь…
– Что за ослиное упрямство, Хэтерфилд! Я сейчас не знаю, что сде… Я тебя ударю, если ты не прекратишь так себя вести! – Она даже не пыталась прикрыться, ее совершенно не смущала собственная нагота. Она стояла подбоченившись, что лишний раз подчеркивало красоту ее округлых бедер. А ее глаза, о боже, были полны осуждения.
– Прости меня, пожалуйста, – мягко сказал он. – И прошу, закутайся в одеяло. Пожалуйста, Стефани. Все в полном порядке. С тобой.
Секунды две она молча смотрела на него, затем подняла с пола одеяло и послушно обернула его вокруг тела, но от этого стало только хуже, ибо его услужливое воображение начало тут же рисовать обнаженную Стефани, окутанную его одеялом в его постели и в его собственной спальне. Он наклонился, подобрал ее одежду и разложил у огня. Эрекция не проходила, но, по крайней мере, он мог двигаться.
– Его звали Гюнтер, – вдруг сказала она.
Он обернулся.
– О чем ты говоришь?
– Так звали парня, с которым я была раньше. На ту пору совсем мальчишка. Мне было восемнадцать, и ему примерно столько же. Я знала его всю свою жизнь. Он был сыном мэра, думаю, из мелких аристократов, и мы были неразлучны с самого детства, постоянно вместе играли.
Хэтерфилд нервно провел рукой по волосам.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Он очень хорошо меня понимал, по-своему. Кроме Эмили, это был единственный человек, которому я могла довериться. Он знал, почему я постоянно сбегала из дома, в котором чувствовала себя как в тюрьме. Каждую ночь он помогал мне ускользать из замка, и я пьянела от чувства свободы, ибо вне замка не была принцессой и забывала о режиме, обязанностях, этикете и заранее распланированной жизни, которая ожидала меня впереди. Лет в тринадцать мы увлеклись любовными играми. Поначалу все было вполне невинно. И вот однажды летом, тем памятным летом, когда мне исполнилось восемнадцать, все вдруг изменилось. – Она плюхнулась на топчан и, задумавшись, уставилась на огонь.
Некоторое время Хэтерфилд смотрел на девушку, затем подошел и присел рядом с ней, но на некотором рас-стоянии.
– Я не находила себе места. Моя последняя мачеха незадолго до этого умерла в родах, произведя на свет мертворожденное дитя. Я очень ее любила, она была замечательной, и мы были как сестры. Папа уехал на воды или еще на какой-то курорт, возможно, в поисках новой жены. Я просто с ума сходила и была готова выпрыгнуть из собственной шкуры, а Гюнтер… Я вдруг неожиданно обнаружила, что он стал выше и шире в плечах. Даже веснушки не так бросались в глаза. И я внушила себе, что влюблена в него.
– А на самом деле?
– Думаю, да. Да. Юности свойственно поступать безрассудно, не задумываясь о последствиях. И вот однажды ночью я позволила ему поцеловать себя, а через несколько дней разрешила ему прикоснуться ко мне, и потом… не знаю. Наверное, я просто испорчена и распутна по натуре. Мне так этого хотелось, я просто сгорала от желания. Как и сейчас с тобой, мне казалось, что я умру, если он не… если он не… но, думаю, я и сама не знала, чего хотела. Он и сам толком не знал, что нужно делать. Поэтому наш первый опыт оказался не очень удачным, но с течением времени мы начали понимать… – Она покачала головой.
