Хэтерфилд бросил на Нельсона взгляд, который одно-значно можно было истолковать как «сделай одолжение, приятель, исчезни, и чем дальше, тем лучше».

– Я думал, ты валяешься в постели со своим любовником.

– С любовником? Что это значит?

– Тот юнец. Этот… клерк, который работает у сэра Джона. Я видел, как ты таращился на него весь вечер за ужином. Да и он от тебя глаз не отрывал, черт вас дери.

Голос герцога был полон гнева и отвращения. Хэтерфилд, прищурившись, внимательно посмотрел на отца. Его лицо с красноватой кожей побагровело и напоминало свежий помидор, только что сорванный с грядки. Он положил ногу на ногу, чтобы придать себе решимости, но его пальцы нервно постукивали по колену. Даже волосы, обычно идеально уложенные и напомаженные, растрепались от негодования и серебристой волной упали на – щеки.

– Ты думаешь, он мой любовник, – медленно повторил Хэтерфилд.

Сотем вскочил на ноги и почти бегом направился к – окну.

– Я должен был догадаться. Все указывало на это. У тебя нет ни усов, ни бакенбард. Жениться ты не желаешь. Любовницы нет, даже самой паршивой шлюхи. Какая-то безумная одержимость этими спортивными занятиями. И твоя ангельская красота. – С таким же отвращением он мог бы говорить о гнойном нарыве. Герцог выхватил из внутреннего кармана фрака изящный золотой портсигар.

– Я и не знал, что ты куришь.

– А я все думал, почему ты отказываешься от нее. Даже мысли о свадьбе не допускаешь. Ха-ха! – Дрожащими пальцами он прикурил сигарету. – Отказаться от самой красивой девушки в Лондоне, да еще с приданым в двести тысяч фунтов… Нет, ты даже слышать об этом не желаешь! Боже, дай мне сил…

Хэтерфилд прислонился спиной к стене – прямо под заключенной в рамку гравюрой, сообщающей о начале Университетских состязаний по гребле 1876 года с девизом «ТЫ ГОТОВ?», – и скрестил руки на груди.

– Мало у нас проблем, так еще и эта на нашу голову! И чтобы опуститься, ты выбрал именно такой способ. Наихудший. Черт бы тебя подрал. Видеть тебя не могу. Это проклятье – Содом и Гоморра. Такого я не ожидал от собственного сына. – Герцог нервно затянулся и уставился в окно.

– Перестань, папа, – сказал Хэтерфилд. – Не стоит сгущать краски. – Он вдруг ощутил, что в груди зарождается некое зыбкое чувство, почти неосязаемое, и замолчал из опасения спугнуть его. Затаился, чтобы не расхохотаться. Он боялся даже пошевелиться: хотелось от души насладиться этой неожиданной и чрезвычайно забавной ситуацией.

– Все планы, все наши надежды… Все пошло прахом. Боже! Величайшая династия, все поколения герцогов Сотем поставлены на колени, унижены тобою – моим сыном, плотью от плоти моей! – и все потому, что мой сын предпочитает милых юных мальчиков паре достойных английских сисек. – Он с силой ударил кулаком по оконной раме, отчего стекло задрожало, испуганно сбрасывая дождевые капли.

– Весь ужас в другом, – промурлыкал Хэтерфилд. – Что ты скажешь своим друзьям в клубе?

Дождь монотонно стучал по стеклу. Сотем молчал и нервно курил, глядя в окно. Хэтерфилд вынул карманные часы. Черт подери, уже одиннадцать часов. Еще минута – и он, лишившись последних сил, рухнет прямо на ковер.

Герцог снова заговорил тихим, страдальческим голосом:

– Спрошу тебя в последний раз, Хэтерфилд. Ты абсолютно уверен, что не можешь жениться на ней? Ты полностью исключаешь такую возможность? Ради всего святого, хотя бы раз в месяц можно выполнить супружеский долг, все-таки пенис есть пенис и у него существует потребность, потребность… – Герцог никак не мог подобрать нужное слово. Затушив сигарету о стекло, он закрыл лицо руками.

Хэтерфилд снял с вешалки пальто и шляпу, взял его трость и, приблизившись к сгорбленной фигуре, протянул все это отцу.

– Нет, папа, – сказал он. – Это совершенно исключено.

Центральный уголовный суд Олд-Бейли, Лондон

Июль 1890 года

Днем раньше обвинение закончило свою работу. Она завершилась театрализованным представлением в прекрасном исполнении инспектора Скотленд-Ярда, изобразившего сцену боя на шпагах из трагедии Шекспира. Таким способом детектив подкрепил свой вывод: убийство было совершено в состоянии аффекта мужчиной, обладающим большой физической силой, настолько глубокими и страшными оказались раны герцогини Сотем, когда без четверти одиннадцать горничная обнаружила ее мертвое тело, распростертое на кушетке в собственной спальне.

После столь наглядного изображения кровавой драмы Стефани первой предложила построить защиту, акцентируя внимание на фактах, демонстрирующих благородство Хэтерфилда, ту сторону его характера, которая говорила о чуткости и отзывчивости этого человека. Все свидетели были в сборе и томились в зале, ожидая, когда их призовут. Но теперь, глядя на виконтессу Честертон, сидевшую на месте для свидетелей в черном траурном наряде, облегающем ее и без того хрупкую фигурку, с кружевным платочком в руках, который она то и дело прикладывала к глазам, Стефани засомневалась, стоило ли ее вообще вызывать для дачи показаний.

– Самый нежный и заботливый брат на свете, – твердила она в ответ на все вопросы мистера Дакуэрта.

– Прошу вас, мадам. Расскажите более подробно, как вы делали это раньше. Ваши прогулки с братом верхом на пони, пикники и так далее. Вероятно, ваша мама была свидетелем той неизменной доброты и внимания, которыми он одаривал вас и ваших сестер?

– Понимаете… дело в том… – Она запнулась, нервно теребя носовой платок. – Моя мама не относилась к тому типу матерей, у которых преобладают материнские чувства… То есть я хотела сказать…

– Вы в этом уверены?

– Да, уверена, – сказала леди Элинор, потупив взор.

– Понимаю. Ваша мама и лорд Хэтерфилд хотя бы иногда проявляли друг к другу теплые чувства, как это обычно происходит в любящих семьях?

– Очень редко, – едва слышно пролепетала она.

Мистер Дакуэрт задумчиво кивнул головой.

– Понимаю. Однако к вам и вашим сестрам он относился с искренней теплотой и любовью. Очень любопытно. Что вы можете сказать о поведении вашего брата за несколько недель до смерти вашей матери? Он вел себя как обычно?

– Почему… – Она бросила быстрый взгляд в сторону брата, который стоял в боксе для подсудимых, с искренним сочувствием глядя на сестру. – Не более чем… – Она неожиданно замолчала.

– Да, продолжайте, ваша светлость. Что-то произошло?

– Ничего, что бы заслуживало внимания.

– Позвольте напомнить, ваша светлость, что вы находитесь под присягой. И убийство вашей матери взывает к справедливости, вы согласны?

– Да, но он не делал этого! Джеймс не мог этого сделать, только не он! – Она судорожно прижала платок к губам, пытаясь заглушить отчаянный всхлип.

– Несомненно, ваша преданность брату делает вам честь, – слащаво прогнусавил мистер Дакуэрт. – Однако что-то в его поведении изменилось, не так ли?

– Немного, но только потому, что…

Мистер Дакуэрт тряхнул головой и улыбнулся.

– Да, продолжайте, ваша светлость!

Женщина собралась с духом.

– Он стал уделять нам чуть меньше внимания, только и всего. Я имею в виду его сестер. Обычно он часто навещал меня, особенно после моего замужества, а когда у нас родилась дочка, он стал ей самым любящим дядей на свете. Он читал ей сказки, и моя милая девочка засыпала у него на руках. Он…

– Да, мадам. И что случилось за несколько недель до убийства?

Леди Элинор от сильного волнения скомкала в руках носовой платок и бросила взволнованный взгляд на Хэтерфилда.

– Он стал появляться у нас гораздо реже.

– Насколько реже?

– Ну… Он вообще перестал приезжать. Но, понимаете, у него столько дел. Его дома́, и…

Мистер Дакуэрт приложил ладонь к уху.

– Да, продолжайте, моя дорогая леди.

– Я не знаю, что еще сказать, – сказала она с чувством.

Мистер Дакуэрт сцепил руки и, перебирая большими пальцами, начал мерить шагами пространство.