Деревянный не подавал признаков жизни. Мы отстегнули нашего товарища от старика и усадили в сторонке. Скафандр Деревянного выглядел так, словно его усердно полоскали в кислоте, а затем долго лупили по нему ледорубами. На нас смотрело закопченное тусклое зеркало шлема.

Бордель пропал.

– Командир… ты помнишь шифр его скафандра? Как его оттуда вытащить?

Деревянный умер. Его смерть я ощутил в тот момент, когда мы втащили его в коридор. Я всегда чувствую своих клибанариев, каждую их серьезную болячку.

– Не трогай его… пока, – сказал я.

– Смотрите, что это? – Мокрик указывал на второго «спасенного». Он тоже был мертв, и умер явно не сегодня и не вчера. Он походил на высушенный скелет. На обнаженном теле засохла кровь и нечистоты. Старик лежал ничком, Мокрик повернул его лицом к нам и задрал вверх левую руку.

– Спиши его номер, – приказал я. – Позже попробуем проверить, кем он тут работал.

– Кем он мог тут работать? – покрутил головой Бауэр. – Волкарь, ему лет девяносто, посмотри на его суставы.

Я ждал, что старик сгинет вместе с рестораном и шальными девками, но он не исчезал. Он был абсолютно материален. Зато очаг затягивался. За дверью не появился прежний удобный коридор, и, наверное, подумал я, никогда уже не появится. Пространство, отвоеванное глюком, очень быстро затягивала ржаво-бурая паутина нижнего города. Сквозь паутину я разглядел одну из кристаллических свай, вбитых на глубину в сотню футов. Кажется, свая уцелела, но многослойный каркас полностью растворился. Прямо под нами зияла дыра, в пустоту свисали обрывки кабелей, силовых оплеток и высыпались гранулы изолятора.

Я отстраненио подумал о том, что мы дышим внешним воздухом. Раз оболочка комбината разрушена, значит, внешний воздух проник в коридоры научного центра. Формально, атмосфера давно очищена, но проверить невозможно.

– Волкарь, так это он вызывал глюк? – допытывался Бауэр. – Он или все-таки лесняки? А что если этот дед вовсе не сотрудник миссии, а плод какого-нибудь эксперимента? А что если его притащили дикари? Может, они взяли его в плен полгода назад, во времена первых поселений, и специально накачивали наркотиком?

– Все может быть, – согласился я, у меня не оставалось сил спорить. И набрал шифр на браслете Деревянного.

Забрало свернулось, шлем пополз назад.

Мы молча смотрели на то, во что превратился череп нашего товарища. С пересохшего коричневого пергамента осыпалась седая труха.

– Отчего он умер? – шепотом спросил Бауэр, хотя и так все было ясно.

– Он умер от старости, – констатировал я и снова опустил Кадмию шлем.

– Нет! Почему вы меня не позвали?! Я знаю, что это такое, я бы сразу сказал! – взвился Мокрик. – Это темпоральная воронка, в городе Псов дважды случалось такое. Я читал отчеты.

– Ты имеешь в виду, что они… – Бауэр указал вниз, – попали в другой отсчет времени?

– Да. Скорее всего. Это явление описано профессором Кандидом Назием и пока не классифицировано как глюк… – Мокрик торопился быстрее все сказать и здорово заплевал нас. Шлем он снял, и ничто не сдерживало поток его слюны. – Они могли угодить туда случайно и моментально состарились. Им все еще кажется, что только минуту назад начались танцы.

– Чушь несешь, – неуверенно огрызнулся Бауэр. – Какого дьявола тогда мы не старимся?

– Напряжение времени нарастает незаметно, и здесь, наверху, может быть выражено не сильно. Это воронка, ускорение максимально в глубине.

– Не ты один умный, – сказал я. – Я тоже читал про город Псов. Кроме того, я там побывал, в отличие от некоторых. Воронки обнаруживали в спиральных ракушках, под поверхностью города. Но никогда – в зоне поселений.

– Значит, ученые доставили сюда молодую ракушку, – сделал вывод Мокрик. – Они ее вырастили, и…

– А может, это все-таки, глюк? – не унимался Бауэр. – Может, они лежат себе спокойно по койкам, и все это видят, и нас тоже накачали?..

– И мы тоже лежим по койкам? – закончил я. – И Деревянный спит в койке?

Меня преследовала кислая вонь шампанского, мокрого табака и распаренных в духоте человеческих тел. На обнаженного старикашку я не мог смотреть.

– Мокрик, как думаешь, почему они до сих пор не умерли с голоду?

– По мнению Кандида Назия, в темпоральной воронке возможны сразу несколько временных векторов. Сорок-пятьдесят лет пронеслись для них за последние восемь или десять часов. Но за восемь часов невозможно умереть от голода. Поэтому для тех, кто угодил в воронку, существует, как минимум, еще одно время…

– Это мне ясна, – кивнул я. – То время, которое они чувствуют привычным. Им кажется, что вечер в ресторане длится часа три.

– Наверное, так, – оживился Мокрик. – Но теперь я стал думать о том, что бы мы увидели, если бы открыли эту дверь часа три назад? Или, наоборот, через день?

– Ты идиот, – устало произнес Бауэр, массируя руку. – Деревянный погиб, чтобы мы могли идти дальше, а ты в загадки играешь.

Идти дальше. Я опять подумал, а не ошибся ли я в Бауэре. Его перевели из другой декурии, и он все время казался мне… каким-то диковатым. Иногда слишком жестоким, даже к своим. Порой мне казалось, что у парня не все дома. По идее, Бауэр должен был спросить, что нам делать с телом Деревянного. Но не спросил, ему важнее выполнить приказ. Что это – преданность легиону и сенату, или это черствость и презрение к друзьям?

Я смотрел на избитый скафандр Деревянного. Наверное, сначала время катилось ровно. Или он не замечал искажений. Он спустился и не нашел внизу никого, кроме этого старого осла, занятого онанизмом. Деревянный прикрепил его к себе, потом дернул и убедился, что время замерло. Сколько он так пролежал в темноте, пока не умер? Неделю? Месяц? Или ему казалось, что прошло всего несколько секунд? Деревянный ждал, пока мы его вытащим, и не заметил, что стремительно стареет…

Мокрик издал нечленораздельное мычание.

Я обернулся. Мокрик глядел на меня такими глазами, будто только что проглотил шуруп, и указывал стволом картечницы куда-то вверх.

Я услышал шорох. Поехал дальний из трех -лифтов. Возле створок внешних дверей засветилась панель с цифрами.

– Чтоб мне сдохнуть, – простонал Бауэр. Он спиной привалился к стене, левой рукой и коленом удерживая тазер, чтобы облегчить нагрузку на правую руку.

В пустом покинутом здании научного центра загудел мотор. К нам спускался лифт.

– А может, не будем его ждать? Ведь мы собирались туда, – Мокрик махнул рукой в сторону коридора номер четыре.

– Нет, уходить невежливо, – хихикнул Бауэр.

– Не стрелять, – сказал я. – Там может быть кто-то…

– Там кто-то есть… – нехорошо ощерился Бауэр. – Там непременно кто-то есть, командир. И я его встречу.

Он дослал снаряд, я сделал то же самое.

Лифт замер, и двери открылись.

Щелчок инъектора, шипение принудительной вентиляции.

– …Я же вам говорил – наблюдение снимать еще рано, – медик в халате гипноцентра, стоявший в изголовье капсулы, брюзгливо поджал губы и покачался на пятках. – Вы утверждаете, что он представлен к должности командира декурии, минуя академический цикл?

– Именно так, – собеседник медика, светловолосый человек неопределенного возраста в просторном свитере, с пристегнутым к запястью чемоданчиком, вгляделся в бледное лицо легионера. – Он один из лучших. Легат лично интересовался его здоровьем. Скажите, эти… эти всплески как-то можно блокировать?

Медик задумался. Сквозь толстое стекло капсулы черты лица старшего стрелка Селена казались странно искаженными, словно спящий легионер собирался заплакать. Мужчина в халате нажал кнопку, и массивное кольцо томографа снова заслонило от собеседников окошко капсулы.

– Смотря чего мы собираемся добиться, – вымолвил, наконец, врач. – Если комиссия будет настаивать на дополнительном курсе гипнотерапии, я поставлю свою подпись. Но с политической лояльностью, как мне кажется, дела обстоят и так неплохо… – Медик бросил быстрый взгляд на представителя отдела вербовки, тот не проронил ни слова.