– Командир, может, швырнуть пару гранат, и не придется никого спасать? – предложил из коридора Бауэр.

– А проще всего – задвинуть эту створку и сделать вид, будто мы тут не проходили, – съязвил в ответ Деревянный. – Командир, мы не можем просто так уйти. Если очаг не задавить, он будет разрастаться, верно? Он будет расширяться, пока не сожрет все материальные объекты вокруг. Так вся миссия превратится в бордель…

– Командир, этажом выше – движение, – тихонько произнес Мокрик. – Там кто-то рвет ковровые покрытия.

Я задумался. Если плюнуть и уйти, очаг будет и дальше жрать здание, пока не сдохнет сам или пока его не размажут с триремы. Никто ведь не знает толком, что такое материальные глюки, за полгода их изучения ученые не продвинулись ни на шаг! Одно известно наверняка – в отличие от глюков обычных или фантомов, вроде той огромной вороны, эти материальные очаги крайне опасны. Они переплавляют любое неорганическое вещество во что-то новое, они расползаются, как метастазы, и с ними каждый месяц все труднее воевать. Если мы не вмешаемся, подлый глюк расплавит научный центр, обошедшийся сенату в миллионы ауреев…

Но идея бросать в центр очага гранату, не зная наверняка, есть ли там сотрудники миссии, мне не слишком нравилась. Нам требовалось точечным ударом уничтожить либо освободить мозг, виновный в представлении.

Мы договорились, что я буду стравливать трос, пока Деревянный не опустится прямо над крестом. Деревянный кусачками перекусит кандалы старика, прицепит его к себе страховочным поясом, который есть на каждом скафандре, и мы тут же, по его команде, потянем вверх.

Но вышло все гораздо хуже.

Деревянный, сотворив молитву, прыгнул вниз. Он пошел ногами прямо по белой мраморной колонне, и первые секунд пять все шло неплохо. Внизу продолжались буйные танцы, оркестр наяривал, я потихоньку стравливал трос, Бауэр кряхтел, но держал.

Деревянный опустился футов на десять и пропал. Трос ослаб, затем его резко дернуло влево. Так резко, что я потерял опору и упал на одно колено.

– Командир, держись!

– Я в порядке… Что за дьявольщина? Деревянный, слышишь меня?

Молчание. Писк новорожденных мышат, далекие ритмичные шорохи, словно лопата вгрызается в твердую землю и отбрасывает в сторону мерзлые комья.

– Волкарь, что с ним? – Бауэр тянул шею.

Трос оставался натянутым. Я уже понял, что допустил оплошность, что следовало сначала спустить вниз пустой крюк или нейтральный груз, или, действительно, кинуть гранату, но не боевую, а газовую.

– Его не видно, – признался я.

– Как не видно? – опешил Бауэр.

– Эй, что у вас случилось? – почти жалобно проскулил Мокрик.

– Стой, где стоишь! – приказал я.

Трос дернулся и заскользил вниз. Я снова увидел Деревянного, гораздо ниже, почти у самой сцены.

– Он на месте, – облегченно крикнул я и тут же пожалел о своей поспешной радости. Крик застрял у меня в глотке, иначе не скажешь.

Внизу снова веселились, оркестр наяривал фантазии на тему вальсов. Девицы соскочили со сцены и устремились в зал. Там образовалось что-то вроде хоровода, мужчины гоготали, размахивали бутылками, помогали голым девушкам взобраться на столы. Никто не обращал внимания на человека в скафандре, который болтался на спущенной с потолка железной веревке…

Он больше не упирался ногами в колонну, а висел вниз головой, раскачиваясь, как мертвец. Перед спуском он выполнил мой приказ, закрыл шлем и опустил забрало, поэтому я не мог видеть его лицо. Только кривое зеркало шлема, в котором отражались десятки огоньков.

– Деревянный! Старший стрелок Кадмий, ответь, чтоб тебе!

– Что с ним, командир? Он, вообще, живой?

Предметы в зале потеряли четкость. На мгновение мне показалось, что галдящий прокуренный ресторан опрокидывается сверху, грозя раздавить нас своим весом. Музыка стала тише, неоновые надписи размыло, словно я смотрел на них сквозь потоки ливня.

– Волкарь, глюк растет! Сюда уже лезет, гнида!

Я стоял боком к двери, поэтому не сразу понял, о чем мне кричит Бауэр. Глюк расширялся, сквозь дверь ближайшего лифта он просочился в коридор. Стену выгнуло, пластик треснул, из щели торчала капитель мраморной колонны. Лампы в коридоре тревожно моргнули. Мне показалось, что накренился пол.

С Деревянным произошла очередная метаморфоза. Он уже не висел на тросе, как дохлый червяк. Вроде бы я не выпускал его из виду, но не успел заметить, когда он успел опуститься на пол и взобраться на сцену. Он улегся прямо в скафандре на бородатого придурка, привязал его к себе и обнял, словно собрался делать со старцем любовь.

– Бауэр, тянем! Он захватил его!

Я зажал трос рукавицей, напрягся изо всех сил, Бауэр тоже схватился двумя руками. Сообща мы одолели первые дюймы. Мокрик глядел на нас из лестничного проема изумленными глазами.

Я никогда не сталкивался с таким нелепым глюком и совершенно не представлял, как стихия себя поведет. Стихия вела себя более чем странно. Мы отмотали первые два фута; глубоко внизу Деревянный в обнимку со стариком оторвался от пыточного креста. Кандалы рассыпались, крест опустел. Старик поднимался вверх и кружился, раскинув тощие конечности. Мне показалось, что не так давно его борода была намного темнее и короче. А сейчас она длинной белой сосулькой повисла, закрыв ему лицо.

Оркестр играл, но это были не разудалые мелодии ушедших лет, а скопище бредовых квакающих звуков. Зал ресторана сузился, искривился, стены выгнулись…

– И – раз! И – два! Держим, держим его!

Я перевел скафандр на максимальное охлаждение и все равно обливался потом. Бауэр скрипел зубами от напряжения. Он допустил огромную ошибку, когда попытался намотать трос на локоть. Потом он объяснял, что намеревался покрепче упереться ногами, но намерения своего так и не исполнил. Нас обоих рвануло с такой силой, что я мигом упустил только что отыгранные два фута, а Бауэра кинуло на меня, и трос дважды обмотался вокруг его плеча. Если бы парень не был в скафандре, руку бы наверняка перетерло до кости.

– Как твоя рука?

– Ничего, перелома нет. Пройдет… – Бауэр скорчил улыбку. – Волкарь, мы угадали, да? Смотри, глюк слабеет, точно по нему из органа шарахнули. Волкарь, кажется, мы захватили верного кадра, да?

– Да, кадр именно тот, – выдавил я, отвоевывая у глюка очередной фут.

Деревянный угадал верно. Чем ближе мы подтаскивали дряхлого медика к активной границе глюка, тем слабее становились фантомные искажения. Колонна в коридоре растаяла, в дыре торчало пористое одеяло утеплителя. Слова «Хижина рыжей Ло» слились в оранжевую полоску, паркетный пол ресторана потемнел, танцовщицы затихли, умолк шум голосов. Яркая цветная картина превратилась в убогий плоский набросок карандашом.

Но Деревянный не откликался.

Кое-как мы восстановили равновесие, и работа пошла более успешно. Мы хором вскрикивали, дергали трос, прижимались, наматывали дюйм за дюймом, но, когда Деревянный и старик очутились совсем рядом, глюк сыграл с нами очередную шутку.

– Назад! Волкарь, ослабь! Ааа-ах, отрыжка кита!

Я тоже уперся ногой в косяк, чтобы компенсировать нагрузку, выпавшую на долю Бауэра. Трос дернуло с такой силой, что я не устоял. Нога, которой я упирался в косяк, соскочила, и я едва не полетел вниз. Меня кто-то схватил поперек живота и удержал на самом краю.

Это был Мокрик. Как свойственно аналитику, временно переведенному для прохождения боевой практики, младший стрелок Бор одновременно совершил героический поступок, спасая своего декуриона, и грубое нарушение устава. Он бросил порученный пост и бросил на посту заряженное оружие.

Трос ослаб. Мокрик дернул еще раз, и мы вместе обрушились на пол. Бауэр стонал, обнимая левой рукой правую. Я никак не мог разглядеть, что же происходит там, внизу. Деревянный молчал.

– Командир, скорее, я его держу!

– Ах ты, проклятое племя! – Мы кинулись с Мокриком вдвоем, мне стало не до охраны тылов.

Бауэр скрежетал зубами, лежа на. боку, и одной левой удерживал Деревянного за поясной карабин. Мы навалились хором и с воплями втащили клибанария и его страшный груз на лестничную клетку. Затем мы несколько секунд дышали, как загнанные псы, и тупо рассматривали наш странный улов.