Коричневое содержимое немного пошевелилось, пытаясь разбежаться в разные стороны, но быстро успокоилось. Придя в дом за новой порцией живого товара, я уже их не застала. Убежали! Утром птицы устроили пиршество, всех кукарачей склевали! Я четыре утра вставала в темноте, при свече, в приготовленное заранее ведро лопатой набирала, сколько успевала собрать! Я мстила за съеденную нашу картошку, да и санитарию наводила. Клавдя вскоре узнала о моих проделках, узнав, прогнала нас вместе с мединвентарём вон из её избы! Нам пришлось обживать заброшенный дом, мыть, белить, приводить в жилой вид и тут же оборудовать амбулаторию. Больше с Клавдей и Колей не общалась. Я много времени проводила в командировках, а весной нас с сестрой перевели на другой участок, километрах в двадцати от прежней деревни, произошло новое деление границ районов. И в тех местах я никогда больше не была: не привелось.

Через два месяца мне исполнится пять лет, в мае, а сейчас март. Днём солнышко светит, даже капает с крыш. Но и снег ещё валит, и даже метели метут! А дома у нас такое! Папа нашёл невесту, хочет жениться! Сестра против, а мне интересно! Мама наша умерла в больнице. Мы не видели её мёртвой, папа не привёз её домой, нам сказал о её смерти. Мамы не было дома целый год. Папа очень поздно приходил домой, всё после работы ходил в рабочий клуб. Невеста служила в клубе техничкой и сторожихой. Звали её Клавдия Фёдоровна.

Папа сказал, что хочет жениться на ней, а она не даёт согласия, папа ждёт. Потом ему ждать надоело, и он сказал мне: «Пойди и сосватай Клавдию Фёдоровну!» Мы пошли со сводной сестрой, она старше меня на семь лет. Сестра одела меня в чей-то пиджак, длинный до полу, опоясала веревкой, концы тоже висят до полу. Не знаю, что на голове и ногах. У меня не было своей одежды. Мы пришли в клуб днём, Клавдия Фёдоровна была занята, разговора не получилось.

На следующий день мы снова пошли вдвоём, разговаривала с невестой сестра. Получила отказ. Папа узнал об этом, помрачнел и с нами долго не говорил. Молчал о сватовстве несколько дней. Потом, когда мы с ним были дома одни, он сказал мне: «Если не высватаешь Клавдию Фёдоровну, я застрелюсь!» Я пришла в ужас! У папы было охотничье ружьё! Представилась картина папиной смерти, и мне стало жутко и страшно! Я любила своего папу безумно, всегда спала с ним, когда он ночевал дома. И он любил меня, я это знала. И я решила, во что бы то ни стало, идти и высватывать невесту для папы.

Я не подозревала, что она будет мне мачехой, причём злой!

Не очень рано, под вечер, дома никого не было, я оделась в прежний костюм, в котором дважды уже ходила в клуб, и пошла. Клуб находился в другом конце улицы. Были даже голые проталинки, маленькие лужицы. В клубе как раз кончился какой-то самодеятельный спектакль, и артисты, среди них были знакомые лица, отмечали это событие. В коридоре составили много столов, один к одному, накрыли скатерти и уселись вокруг. На столе стоял большой самовар, множество тарелок с угощениями, бутылки, рюмки. Там уже было весело. А наша невеста прислуживала гостям, подносила блюда, наливала чай. Я сперва тихо смотрела из-за приоткрытой двери.

Я ужасно боялась людоедов, о них я была наслышана много от старших, из сказок. Я пришла в ужас, решила, что меня непременно съедят! Но и папу надо спасать! Я набралась смелости и шагнула от двери ко Клавдии Фёдоровне. Но страх вновь овладел моим сердечком, я затряслась и завопила громко, всех перепугала. Наступила тишина, и в этой тишине я, захлёбываясь, нараспев, обратила ко Клавдии Фёдоровне мою мольбу, чтобы та вышла за него замуж, а то он застрелится! Папина избранница подошла ко мне, взяла меня за подмышки и понесла к столу. Теперь – обязательно съедят – решила я и затрепыхалась, вырываясь из рук и вопя, что есть силы! Она поставила меня на конце стола, возле самовара, я, потом сказали мне, даже почернела от крика и страха. А она говорит, обращаясь к сидящим, что пришла к ней сваха, вот эта, самая маленькая, третья дочь моего жениха. Снова поднялся смех, меня стали передавать из рук в руки, рассматривать, расспрашивать, а я не могла успокоиться, ревела и спрашивала: «Вы не будете меня есть?» Мне совали конфеты, пряники. Я толкала их в карманы, но всё оглядывалась, боясь подвоха. Я ведь была запечный таракан, дома всё сидела на печи, на людях не бывала, всех боялась. А тут такое от папы задание получила, дело жизни и смерти! Потом пирующие стали уговаривать Клавдию Фёдоровну выйти замуж за моего папу: «Выходи, выходи за Михаила Максимовича, дом большой, мужик работящий, мастер, хозяйка будешь. Девочки все большие, помощницы». И все трепали меня и смеялись. И Клавдия Фёдоровна при всех сказала мне: «Иди и скажи папе, что я согласна». Я стрелой выскочила из клуба, бегом примчалась домой, с порога крикнула папе, что Клавдия Фёдоровна выйдет за него замуж! Не стреляйся! В заключение я сказала ему, что у неё нос – вот тут тоненькое, я показала на свой кончик носа, а вот тут – ткнула пальцем в основание носа – широко! А ещё сказала папе, что Клавдия Фёдоровна высокая, и здесь широко – я указала на свои бёдра. Папа поцеловал меня, и мы стали готовиться к свадьбе.

Я училась в третьем классе. Мне десять лет. Пришли первые зимние холода. Кама замёрзла. По льду ходили и ездили в Усолье, что на другом берегу Камы. Дедюхинские бабы, а с ними и моя мачеха, узнали, что в Усолье, на судоверфи, дают старые, толстые, изработанные канаты, не годные для прямого их назначения. Брали их для растеребливания на дому, превращая в пышную куделю, паклю. Паклей что-то там конопатили. Канаты рубили на доступные куски, метра в полтора, взвешивали. Бабы побежали с санками в Усолье. Вечером мачеха пришла с полным возом этих канатов. Они были в хорошую жердь толщиной, чёрные, липкие, сплошь в смоле. Я ещё не знала, что это работа – для меня.

Мачеха заказала папе сделать специальное приспособление, удобное, чтобы растеребливать нити. Канат состоял из множества перекрученных толстых нитей. Папа сделал к следующему вечеру. Я пришла из школы, переделала уйму мачехиных поручений, ближе к полуночи мачеха усадила меня на папино изделие за работу. Изделие состояло из двух досочек, соединённых под прямым углом. На один конец усадили меня, к другому, что торчал вверх, привязали распаренный в печи отрезок каната. Мачеха показала мне, как надо распушить нить, растеребить её в мягкую, пушистую массу, куделю, иначе говоря – паклю. Две-три нити мачеха распушила, я сразу же поняла, как это делается и с интересом принялась работать. Мачеха ушла спать. Мне понравилось занятие, канатные нити были влажные, тёплые, вкусно пахли смолой, хорошо пушились. Одно было неприятно, смола липла на руки и мешала движению пальцев. Приходилось часто бегать к умывальнику, мыть руки. Я так увлеклась новым делом, что не заметила в окне рассвет. На следующий вечер моя обязанность, а это уж так и получилось, что стало моей обязанностью, ждала меня. Так и пошло, до самой весны. Мне надоело бегать мыть руки: как только смола начинала стягивать пальцы, я плевала в ладони и, догадалась же, вытирала их о свои же волосы. Хорошо! Не надо бежать к умывальнику! Что стало с моими волосами, можете себе представить! Утром мачеха будила меня рано, не глядя на то, что я засиживалась за работой почти до рассвета. У неё всегда была масса дел для меня. У одной соседки попросить квасной гущи, у другой занять три луковицы, сбегать за хлебом, вымыть пол. Мне было уже не до волос. Расчесать я их не могла, так и убегала. Училась я хорошо. Была первой ученицей.

За мою причёску учительница стала пенять мне: «Что с твоей головой?» – спрашивала она, а я не понимала – что с ней? В зеркало не смотрела, за красотой не следила, а что смола склеивает волосы, и как я выгляжу – не доходило до меня. В конце концов, я до того засмолила волосы, что их и в бане не могли отмыть! Пришлось с волосами расстаться! Остригли меня! А были у меня красивые, густые пепельного цвета кудри. Бывало летом идём с подружками от реки, с купания, встречные восклицали, глядя на меня: «Барашек! Какой барашек!» А я и того не понимала, что люди дивились красоте моих кудрей! Но все равно, хотя и стриженая, я до самой весны, пока Кама не освободилась ото льда, пока мачеха привозила канаты, работая, вытирала ладони о свою злосчастную головушку! Мачеха сдавала мою куделю по первому сорту! Но сколько я заработала денег, я не знала, только к следующему учебному году, к четвёртому классу мне сшили пальто на вате, из синего малестина, это почти сатин, только чуточку потолще. Сшили платье и купили ботинки. Мачеха всем соседкам говорила, что это на заработанные мною деньги, и показывала обновки.