Когда они проходили мимо портретной галереи членов Политбюро ЦК КПСС, Юрка резко остановился и, вглядываясь в своё отражение в застеклённой рамке, аккуратно причесал волосы. И только потом увидел, что стоял напротив портрета Горбачёва. Генерального секретаря ЦК КПСС. Убедившись, что в коридоре никого нет, Юрка нагловато ухмыльнулся и, пафосно подняв голову, издевательски спопугайничал в горбачёвском стиле:
– Не надо… Не надо, понимаешь, тут подбрасывать… Я, товарищи, прекрасно осведомлён, что нужно простому народу… Советскому народу нужна, так сказать, гласность и перестройка! – он потряс рукой и выразительно посмотрел на другие портреты.
Чарышев подыграл и, состроив удивлённую гримасу, пародийно продолжил:
– Мы ещё с вами разберёмся, кто у нас здесь who is who?
Обнявшись, они рассмеялись. А потом вновь начали дурачиться.
Уже на следующий день Вадим по просьбе Прокушева написал два заявления на допуск в архивы. Юрка прочитал и поморщился:
– Ну не так же это всё надо писать! Напиши, что ты не просто студент «педа», а победитель молодёжного конкурса, что у тебя уже есть три… Целых три опубликованных научных статьи!
– Две! И то одна в соавторстве… – начал поправлять его Вадим.
Юрка пренебрежительно хлопнул по плечу Чарышева и недовольно сказал:
– Вадька, ты Вадька! Тобой же страна может гордиться! А ты… Дурачок, ты, дурачок… Мне бы твои способности… – с сожалением вздохнул Прокушев. – Ладно, пиши…
Вадим стал дописывать, а Юрка, прочитав перечень запрашиваемых документов, удивлённо спросил:
– А ты что не собираешься писать о своих декабристах?!
– Нет! У меня сейчас другая такая интереснейшая тема открывается. Я до такого докопался…
– Слушай, а ты тогда мне дай черновичок свой по этим твоим «первенцам свободы», – бесцеремонно оборвал его Прокушев. – Помнишь, ты доклад на конференции делал? А я что-нибудь из него своё сварганю. Договорились?
– Ладно, – сказал Вадим. – А разрешение когда дадут?
– Быстро. Ходатайство на тебя оформят и сразу перешлют.
– Слушай, а мне бы посмотреть, например, воспоминания Горбачевского, Вульфа… Закрытый фонд, говорят. Ну и к письмам Пушкина… Многие тоже нельзя нигде почитать…
– Пиши! Всё будет. Не дрейфь! Допуск ко всему получишь! – с уверенной лёгкостью пообещал Прокушев и постучал себя кулаком в грудь. – Я тебе обещаю!
Они только пару раз сходили вместе в библиотеку. Недели через две Юрка, забирая несколько объёмных тетрадок «черновичка» по декабристам, клятвенно заверил Чарышева, что все бумажки уже оформляются и своё обещание он обязательно сдержит:
– Понимаешь, дядька в загранкомандировку неожиданно уехал, – пояснил Юрка. – Как вернётся, тогда мы с тобой этот допуск к самым редчайшим раритетам сразу и получим. Там только печать осталось поставить. Ты потом меня за это всю жизнь благодарить будешь! Хотя, честно говоря, я терпеть не могу вот эту возню со всем этим старьём архивным… У меня на пыль эту аллергия жуткая. Я даже… Даже запаха её не переношу… – и он закрыл ладонью себе нос и презрительно поморщился.
В последующие дни каждый приход Чарышева в музейную библиотеку обязательно начинался с визита на второй этаж. Он заходил в крохотную приёмную директора и спрашивал у секретаря:
– Ходатайство из Министерства культуры на меня не приходило?
И ему постоянно отвечали со снисходительной улыбкой:
– Нет, молодой человек, не приходило.
Шкура для барабанов
В конце апреля 1988 года почти каждый день шли дожди. Часто проливные. Вадим Чарышев ещё с прошлой осени, с того дня, как устроился дворником, стал ненавидеть любые осадки. Потому что для него они всегда означали непременный внеплановый выход на тягостную и муторную работу.
Комната на Малой Бронной, в которой он жил, располагалась рядом с бойлерной, в цокольном этаже дома. Это была коммунальная квартира. Она официально числилась нежилой и принадлежала ДЭЗу – дирекции по эксплуатации зданий. Но на самом деле в ней жили, кроме него, студенты-молодожёны и ворчливая старушка Фаина Яковлевна. Семейные жаловались ему, что ежемесячно платили смотрителю сорокарублёвую «дань» за своё неофициальное пристанище.
Чарышев убирал огромные дворы, прилегавшие к Бронной и Спиридоньевскому переулку. И тоже отдавал часть зарплаты за предоставленное жильё, которое ему не полагалось из-за прописки в общежитии. С учётом стипендии, у него оставалось девяносто рублей, которые обеспечивали, как ему казалось, приличное существование. Чарышев имел не только свой угол, но и мог покупать любые книжки. Даже недорогие антикварные.
Единственным жильцом, ожидавшим переселения, была Фаина Яковлевна. Остальных «по бумагам» не существовало и они были вынуждены жить в потаённой квартирке по строгой рекомендации техника-смотрителя: «Как мышки, не привлекая внимания».
Той апрельской ночью, холодной и промозглой, он убирался в самом дальнем закутке, который примыкал к Спиридоньевскому. Ещё за два дня до Первомая начальство потребовало «навести идеальный порядок на вверенных участках». И потому Вадим махал метлой старательно, зная, что утром все дворы будет обходить специальная комиссия.
Чарышев заметил эту женщину сразу. Она мелькала в полуночной темени приметным светлым пятнышком. Одета была простенько. Дешёвенькое болоньевое пальтишко. Вязаная шапочка. Грубоватые серые сапожки с тупыми носами.
Женщина всё время покашливала. И постоянно поправляла на носу очки с толстенными стёклами.
Она торопливо заходила в подъезды и, пробыв там две-три минуты, быстро выходила, беспокойно оглядываясь. И вновь направлялась к следующему дому. «Наверное, ищет кого-нибудь», – подумал Чарышев.
Закончив работу, он понёс инструменты в подсобку, которая располагалась в парадной соседнего дома. Вадим открыл тихонько дверь подъезда и сразу увидел эту женщину, бросавшую какие-то листочки в почтовые ящики. Только при свете он рассмотрел, что это была та самая «фифа» из библиотеки.
Заметив его, она испуганно шарахнулась, а Вадим радостно произнёс:
– Добрый вечер! – и тут же про себя отметил, что была она намного моложе, чем ему показалось вначале. В заблуждение вводила её полнота, добавлявшая ей какую-то несуразную солидность.
«Фифа» вначале оторопела. Скрестила на груди руки, будто готовясь отразить нападение, и только после этого, присмотревшись, сказала со вздохом облегчения:
– Привет, ненормальный!
– А вы… А ты чего тут, как лунатик, по ночам шастаешь?
«Фифа» замялась, закашлялась, а потом начала тяжело дыша, негромко объяснять:
– А я объявления разношу. Меня подруга попросила. Она заболела и… Вот я и стараюсь, чтобы к Первому мая успеть.
– Так давай я помогу.
«Фифа» решительно начала отказываться, но Вадим взял её за руку и, выйдя на улицу, добродушно спросил:
– Давай, показывай, какие ты ещё не успела обойти?
Дома в квартале были дореволюционные. Бывшие «доходные», предназначавшиеся для сдачи внаём небогатым постояльцам. Все они были многоэтажными. Без особых архитектурных изысков. С однообразными подъездами и с пристроенными позднее грубоватыми лифтами-пеналами, напоминавшими тюремные клетки.
Из-за похожести домов «фифа» тут же ошиблась подъездом и повторно стала запихивать сложенные пополам листочки в почтовые ящики. Чарышев заметил это и в дальнейшем всё делал сам. «Фифа» только доставала из разных карманов небольшие пачечки и отдавала ему в руки.
Познакомились они быстро. Девушку звали Валерией.
– А в том доме, возле которого я метлой махал, Маяковский жил, – с гордостью сообщил Чарышев, когда они вышли из очередного подъезда. – Помнишь? – Чарышев неожиданно приостановился, одним движением пригладил вихор на голове и начал выразительно читать стихи:
