Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочёл я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

«Фифа» неприязненно глянула на Чарышева, помолчала, и озлобленно сказала:

– Только он ещё и другое тогда же написал, – и она гневно и пафосно процитировала: «…Я люблю смотреть, как умирают дети», – и тут же закашлялась, но затем, глубоко вздохнув, желчно выдавила из себя. – Сволочь! – и молча зашагала рядом, что-то бормоча.

– Я вообще-то в «педе» учусь! – желая продолжить общение, сообщил Вадим. – А здесь просто дворником подрабатываю.

– А я Маяковского… – глядя себе под ноги, сказала, хрипя, «фифа», – вообще не воспринимаю. Не моё. Мне больше как-то Достоевский нравится.

– А Есенин… Есенин тебе нравится?! Представляешь, в комнате, в которой я сейчас живу, Есенин много раз бывал! – восторженно стал рассказывать Чарышев. – Я даже стул, на котором он сидел, себе выпросил. А наша баба Фая видела… Ты не поверишь! Его живьём видела. А потом одна из его любовниц… Она сюда, мне баба Фая о ней рассказывала, раньше часто приходила. Посидит-посидит и начинает… – Вадим смущённо заулыбался. – Матерные песни петь во всю глотку… – и он тут же показал рукой. – Вон моё окно, рядом с дверью в бойлерную… Видишь? У нас там ещё «баламуты» живут, – Вадим рассмеялся. – Ага! Ритка с Лёнькой. Молодожёны. Из Белоомута. Посёлок такой на Оке. А баба Фая не расслышала и зовёт их «баламутами». Смешно, правда?!

– У вас там что – коммуналка? – с неприкрытой брезгливостью недовольно спросила «фифа» и поморщилась с таким отвращением, будто забулдыжные соседи прямо в эту секунду сунули ей под нос кухонное ведро с забродившими помоями.

– В общем, да! Коммуналка… – с какой-то растерянной обидчивостью пояснил он и тут же, улыбнувшись, радостно воскликнул. – Но только у нас там все дружно живут. Правда! Честное слово!

Очередную пачку листовок Вадим разбросал в своём подъезде быстро и ловко. И тут же добродушно предложил:

– Пойдём ко мне чаю попьём.

– Нет, я не могу, – ответила Лера. – У меня ещё две пачки остались.

– А я потом помогу тебе. Пойдём! – и Чарышев стал открывать ключом дверь квартиры.

– Спасибо тебе, что помог… Извини. Пока! – и Лера быстрыми шагами направилась к выходу. Чарышев устремился за ней, но тут же раздосадовано махнул рукой и поспешно вернулся, чтобы забрать ключ, торчавший из замочной скважины.

Лера приоткрыла дверь подъезда и тут же зажмурила глаза от яркого света фар. Из арки во двор стремительно въезжали четыре серые «Волги». Две из них резко остановилась прямо напротив дома. Моментально, как по команде, открылись дверцы машин. Несколько крепких моложавых мужчин выскочили и побежали в дальнюю сторону двора.

Из другой «Волги» вышли трое. Один из них, выглядевший постарше, огляделся и решительно скомандовал двум другим сотрудникам, указывая на дома, выходящие на Малую Бронную:

– Давайте вот с этих начнём. Вон с того подъезда!

Они спешно зашагали в указанную сторону, но вынуждены были тут же приостановиться. Их притормозил раздавшийся с переднего сиденья властный, негромкий голос:

– Вержицкий! Лучше с этого! – они обернулись и, увидев резкий указующий взмах руки в сторону дома с бойлерной, устремились теперь уже в этом направлении.

Лера бросилась обратно в подъезд и с разгона столкнулась с Вадимом. Получилось так, будто он её обнял.

– Хорошо… Хорошо… – отстраняясь от него, кротко сказала Лера с частым придыханием. – Давай, показывай… Показывай свой стул есенинский! – и тут же грубовато выпалила. – Быстрее только!

В коридоре квартиры тускло горела лампочка. Вадим провёл Леру к своей комнате и, открыв дверь, добродушно сказал:

– Сейчас мы с тобой такого чаю духмяного попьём с чабрецом… Я сам его собирал.

– Слушай, а ванная у вас где?! – тихим голосом спросила Лера и слегка притронулась ладонью к его руке.

Чарышев, несколько растерявшись, показал, и она, смущённо улыбнувшись, попросила:

– Ты только свет у себя не включай. Ладно? А я сейчас, быстренько.

Вадим, почувствовав доступность этой девушки, заволновался. Торопливо войдя в свою комнату, он тут же забыл о её просьбе и машинально включил свет. Затем быстро снял курточку и свитер. Побрызгал себя одеколоном. Сбросил покрывало с кровати. Отвернул уголок одеяла. Вновь набросил покрывало. Пригладил на голове волосы. И стал ждать её весь сияющий. Потом раздосадовано схватился за голову и поспешно щёлкнул выключателем.

Постояв, Вадим ещё плотнее задёрнул шторы, но через них всё равно пробивался свет уличного фонаря. Он блеклой полосой падал на пол и рассеяно терялся у противоположной стены.

Лера вошла в сумрак комнаты и, не обращая никакого внимания на двинувшегося ей навстречу Вадима, гневно произнесла:

– Скоты! Ур-р-роды! Достали уже!

Подойдя вплотную к окну, она слегка раздвинула шторы и стала внимательно наблюдать за происходящим во дворе.

– Кто? – еле слышно спросил удивлённый Чарышев, подходя к ней сзади и пытаясь обнять. – Боишься, что ли, кого?!

– Психушки на Столбовой! – неожиданно громко ответила Лера, тяжело дыша, резко отстраняясь от Вадима.

В дверь позвонили.

– Не открывай! – перепугано попросила она, как приказала.

Но кто-то продолжал и продолжал жать на звонок. В соседней комнате послышалось недовольное кряхтение. А затем – неспешные шаркающие шаги.

– Это наша баба Фая, – шёпотом пояснил Вадим.

Было слышно, как приоткрылась дверь, и кто-то снаружи строго сказал:

– Извините за столь позднее беспокойство. Комитет Государственной Безопасности.

– И что ты мне показываешь?! Крендель-мендель, – сердито отреагировала баба Фая, открывая дверь. – Тычешь мне своей бумажкой прямо в нос… Я всё равно ничего там у тебя без очков не увижу.

– Вам, гражданка, нужно подойти к своему почтовому ящику… Возьмите ключик от него. И паспорт захватите.

Было слышно, как на втором этаже другой сотрудник обращался к жильцам с такой же просьбой.

– Делать вам нечего… Крендель-мендель! – недовольно пробурчала баба Фая. – И зачем? Ты что, думаешь, я газеты выписываю? Разбудил меня среди ночи… Крендель… И письма мне никто уже не пишет! Давно писать некому… И ящик у меня без ключа открывается… Вот бери сам и открывай.

И тут же сверху, видимо, с площадки третьего этажа, вновь отчётливо донеслось: «Комитет Государственной Безопасности. Выйдите и откройте ваш почтовый ящик, пожалуйста!»

Чарышев стоял ни живой, ни мёртвый.

– Ты что наделала?! – дрожащим голосом спросил он Леру. – Что там было в этих…

– Ох, мальчик-то… – язвительно перебила она его. – Мальчик-то как перепугался, оказывается! – и тут же очень грубо, с пренебрежением добавила. – Ну беги! Что ж ты ждёшь? Не стесняйся! Давай! А то, знаешь, срок за недоносительство большой дают! А стукачей они пряниками сладкими кормят… Иди!

– Да тихо ты! – шикнул на неё Чарышев, услышав, как баба Фая поясняла в подъезде:

– Нет! Не слышала… Говорю же: нет! Крендель-мендель… И подозрительных никаких не видела…

– Так что там было написано в этих листовках? – подавленно спросил Чарышев.

– Какая теперь тебе разница… Всё равно, кроме них, это уже больше никто не прочитает… Здесь надо было ещё позднее опылять… Как-то в этот раз они очень быстро настучали…

Было слышно, как баба Фая вошла из подъезда в прихожую и закрыла за собой дверь.

– Ты диссидентка, что ли, какая-нибудь? – опять шёпотом спросил Чарышев.

– Скорее, революционерка!

Вадим хмыкнул от удивления:

– Зачем?

– Затем! – недовольно ответила Лера. – В игру играем под названием «Кто не побоится сказать, что ему в этой жизни не нравится». Тебя вот в ней всё устраивает?