Почему Лида попросила об этом? Неужели что-то чувствовала уже в то время, предвидела заранее? «Нет, – Лада отмела эту мысль, как только она пришла ей в голову. – Не может быть. Всего лишь случайное совпадение».

Тем не менее Лада дала обещание. Это факт. Ребёночек Лиды жив, и его необходимо найти. Лада во что бы то ни стало обязана исполнить последнее обещание, которое она дала сестре. Позаботиться об их со Стасом ребёночке.

Лада ещё долго сидела неподвижно, перебирая в памяти события минувших месяцев. Может быть, всё это – лишь умело разыгранный фарс или какая-то чудовищная ошибка? Ведь ещё сегодня ранним утром Лида была жива! Она дала о себе знать, позвонив Ладе с мобильного телефона. Лада была убеждена, что звонила именно Лида, а не кто-либо другой. Просто не успела Лада подойти, как сестра нажала на «отбой» и, скорее всего, отключила телефон.

Лада отказывалась верить в самое худшее. Она не видела тела Лиды. Никто не видел. А верить на слово монастырской настоятельнице – это нонсенс. Лида позвонила Ладе ещё сегодня. Сама. Потому что нуждалась в сестринской помощи и поддержке. Значит, она жива – кто бы что ни говорил! И Лада обязательно ей поможет. Лида вернётся домой, и они вместе будут воспитывать родившегося нынче прелестного Лидиного карапуза.

Голова раскалывается. В груди что-то нестерпимо душит, тянет, надсаживается. И тупая, ноющая боль во всём теле. Лада слышит глухой лающий кашель. Свой собственный? Грудь словно сжимает стальными тисками. Лоб, щёки, подмышки, живот – всё горит. Её всю жжёт адовым огнём, бросает в ледяной озноб, перекручивает.

Она пытается сделать вдох – и сипло хрипит. В ноздри ударяет особенный стерильный запах больницы.

– Тридцать девять и пять, – слышится где-то поблизости незнакомый грудной голос. Женский.

Лада пытается открыть глаза – и не может. Веки словно одеревенели. Они стали тяжёлыми и неподвижными, как будто налились свинцом.

Она всё-таки открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд. Всё расплывается и качается из стороны в сторону. Снова дикий приступ головной боли. И беспамятство.

– Вот видишь, как получилось.

Голос Лиды. Мягкий. Ласковый. И такой родной. До дрожи. До одурения. Лада жадно ловит каждый звук, каждую интонацию этого голоса.

– Жизнь сама всё расставила по своим местам. Я порой ловлю себя на мысли, что предпочла бы, чтобы Стас достался тебе, но при этом жил бы долго и счастливо. Очень возможно, что ты смогла бы дать ему то, чего не сумела обеспечить ему я, вовремя его уберечь и отвести беду.

– Не стоит себя корить, – отвечает Лада, ныряя в тёплые и уютные сестринские объятия. – Никто не виноват в произошедшем, и меньше всего ты.

– Я так не считаю, – говорит Лида. – Я изводила Стаса своими бесконечными жалобами и нытьём, трепала ему нервы, не давая толком передохнуть, хотя и видела, как он уставал. Ты наверняка вела бы себя иначе.

– Осложнённая двусторонняя пневмония. Организм крайне ослаблен, – мягкий, ласково журчащий голос сестры бесцеремонно перебивается другим голосом. Бесцветным. Безразличным. И бесконечно чужим.

…Осложнённая двусторонняя пневмония… Это у кого? У неё? Или у Лиды?

Лида! Сестрёнка! Что ты с собой сделала, родная?

– Они с братом просто поразительно похожи, да?

Снова Лидин голос. Лада чувствует, как он наполняет каждую клеточку её тела, струится по венам, дарует жизнь. Ей необходимо слышать этот голос – во что бы то ни стало! Ведь они с сестрой связаны особой нерасторжимой нитью. С самого рождения. Нельзя её терять. Лада непременно должна сохранить эту связь. И она отвечает:

– Очень! Даже склонности и увлечения у них одинаковые. И всё-таки Влад другой. Я сразу это заметила. И именно это отличие меня как-то особенно тронуло и привлекло в нём. На первый взгляд он кажется слабее брата, и… ну, не знаю – нежнее, что ли? Но на самом деле в нём есть стержень и мужество такой потрясающей силы, что в этом смысле он ничуть не уступает Стасу. Он вроде бы ещё совсем юный мальчик, но уже самый что ни на есть настоящий мужчина. Понимаешь?

– Согласна. Я тоже это увидела и оценила. Ты заслужила такого человека и, надеюсь, будешь с ним очень счастлива. И всё-таки… Хочешь знать моё мнение?

Конечно, Лада хочет. Ей важно и дорого всё, что каким бы то ни было образом исходит от Лиды.

– Мне кажется, у вас со Стасом могло бы всё сложиться, если бы я тогда не заболела, а ты проявила чуть больше настойчивости и открыла ему своё сердце. Ты заслуживала его больше, чем я. И он бы, несомненно, это оценил, не будь я на несколько месяцев прикована к больничной постели. Думаю, именно мои слабость и беспомощность в тот период и тронули его сердце настолько глубоко, что он уже позабыл обо всём на свете. Ведь он очень чуткий и ранимый человек на самом деле. И в этом он просто потрясающе похож на тебя.

Господи, как хорошо! Слышать Лидин голос! Снова и снова! Это такое счастье! Бесконечное! Невыразимое!

Неужели Лида здесь? Рядом? Лада непременно должна её увидеть!

Она снова пытается разлепить глаза. Веки тяжёлые. Свинцовые. Узенькая полоска света и нечёткий силуэт женской фигуры на стуле в изголовье её кровати.

– Лида! – Лада подаётся вперёд, но невидимые руки удерживают её и заботливо направляют на прежнее место. Руки тёплые. Родные. Материнские.

– Лежи-лежи, моя хорошая.

Голос тихий. Мягкий. И необыкновенно печальный. Всхлипывающий?

Где это они? Похоже на… больницу? Ну нет! Так не пойдёт! Лида же там! В монастыре! Она нездорова. Лада должна увидеть сестрёнку. Помочь ей. Она нашла хорошую клинику, где Лида сможет родить благополучно. Лада уже договорилась. Лиду обещали принять. Нужно только увидеть сестру. Поговорить с ней.

Мягкое прикосновение натруженной руки ко лбу. Это рука матери. Почему она такая холодная? Или это её собственный лоб пылает адовым огнём?

– Лида! Родная! Сестрёнка! Не уходи! Дождись меня! Я уже иду! Иду за тобой!

– Она бредит, – снова вклинивается незнакомый грудной голос. – Температура поднимается.

Укол. Кажется, внутримышечный. Или внутривенный? Да какая разница! Веки сжимаются, ещё сильнее наливаясь свинцом. И всё тонет в устрашающем, беспросветном небытии…

…Голова снова едет. Резкий свет слепит глаза. Тело ломит, выкручивает нестерпимой болью. Она вся в поту. Но сознание прояснилось. Чёртово жаропонижающее! Лучше бы она по-прежнему бредила и путала галлюцинации с явью!

В изголовье кровати сидит мать. Боже, как она постарела! Сколько прошло времени? Неделя? Две? А может быть, несколько месяцев?

Лада протягивает руки. Мать тут же наклоняется к ней, и они обнимаются. Молча. Не издавая ни единого звука. Так лучше. Слова здесь лишние.

– Мам?

Лада почувствовала, как её ледяные кисти накрыли ладони матери. Теперь они были тёплыми. Удивительно, но прикосновение матери успокаивало, словно гипнотизируя.

– Тётя Марина и Влад. Они знают?

Лада почти шептала сквозь непрекращающийся лающий кашель. В горле стоял ком. Грудь нестерпимо стискивало. Но это были мелочи. Главное – беспросветный мрак и страшная, сосущая пустота внутри.

Лада заметила лёгкий кивок матери и хрипло прошептала:

– Это хорошо. Жаль, конечно, что Влад не побыл лишние денёчки на море. Ему это было нужно. Но для него было очень важно увидеть… Лиду. Проститься с ней.

Зачем Лада это сказала? Слёзы моментально заполнили глаза и оросили лицо. Она рыдала взахлёб, а мать гладила её по спутавшимся каштановым волосам, точно малого ребёнка.

Лада как-то услышала от родителей, которые навещали её в больнице ежедневно, что Лиду уже похоронили. Но информация была обрывочной. К тому же в последнее время Лада с трудом отделяла бред от реальности. Говорить на эту тему было невыносимо тяжело. Боль утраты накрывала с головой и лишала рассудка. И всё-таки Лада должна была знать все детали. Лида не отпускала её. Манила за собой в неведомые дали.