3 Перед тем как лечь, Чарльз выходит на задний двор, на передний план, на последний участок сна. И тогда над ним нависает угрюмый дом, на кривом крыльце – красная полоса. И в одном окне виден сосновый бор, а в другом окне – фабричной трубы цилиндр. То ли это бред, то ли программный сбой; то ли автор врёт, но кто его исцелит? Он и сам не рад, что на сцену выходит Чарльз, что огонь во рту и дрожь не унять в руках, что один из них, верно, умрёт сейчас, но какой из двух, и почему, и как? Замолчи, прошу, рану не береди! Не смотри назад, можешь лишиться сна. Там всё тот же дом с окнами на груди. На кривом крыльце – красная полоса. Новый год Сперва из текста выпадает снег, а вслед за ним – герой и героиня. Всё это происходит не во сне — они как раз о смерти говорили в шестой главе, и на тебе – летят; вокруг – снежинки, ангелы и галки… И дикторша в вечерних новостях тот самый текст читает из-под палки. Она доходит до шестой главы. А студия тем временем пустеет, хотя по ней расхаживают львы, застав киномехаников в постелях; читай «врасплох» и сразу отвернись, ведь ты же не выносишь вида крови… В студийных окнах только тёмный низ ночных небес и кадры старых хроник: отец народов на трибуне ли, лиловый негр, линчуемый толпою; пришельцы на другом конце Земли, идущие на этот за тобою. Они спешат, их душит нервный смех, в их сумках – новогодние подарки. А с неба продолжает падать снег, протагонисты, ангелы и галки. Новый год-2 Уже зажигаются лампы голов на всех площадях городских. И зимнее небо – разваренный плов, посыпанный перцем тоски — становится ближе, как этот поёт: две буквы, последняя – «г». И словно на лыжах, скользит самолёт в густой новогодней пурге. И в том самолёте сидит пассажир, и кажется, даже живой. Считает воздушные он этажи, соседку считает женой. И пусть эта фифа ему не чета — накрасила рот и молчит, но кто-то же должен платить по счетам за тех, кого не приручил. А город внизу уменьшается всё; глазами похлопал и лёг. И только в эфире, забитом попсой, горит голубой огонёк… Астральный трансформер вздымает Ковши. И, рухнув на Землю с небес, волхвы вспоминают, куда они шли и кто их кураторы здесь. «Снег начинает падать не раньше, чем ты…» Снег начинает падать не раньше, чем ты грузно садишься в кресло и замерзаешь. Время несогласованно и плачевно, если смотреть на вещи его глазами. Всё налицо: неровности, швы, помарки. Люди вообще скомканы и приплюснуты. Над головой проносятся вихри кварков, а под ногами лопаются моллюски… Стены покрыты инеем и сквозь них ты видишь дворы в неверном, коварном свете. Спину шоссе перебегают пихты. В дальнем окне пляшет линялый свитер. Прямо под ним – окаменевший мамонт. И дикари кухонными ножами режут его и впопыхах ломают лезвия. И когда, раздувая жабры, за гаражом, по крышу ушедшим в землю, штопором входит в воздух косяк салаки, время становится чем-то совсем музейным: мумией, ископаемым, рощей статуй. «После Нового года у них продолжается старый…» После Нового года у них продолжается старый. Снега нет. Ветра нет. День похож на футляр от гитары; он слегка залоснился и замер в медвежьем углу. Персонажи скучают. А что им ещё остаётся? Головами качают. Включают подсветку эмоций. Диалог состоит из «ага», «огого» и «угу». Огого – это «сильно». Ага и угу – «как обычно». Чёрно-белая фильма: субтитры, цензура, кавычки. Это Мёбиус с лентой зашёл погостить и отжёг. Персонажи, вставая, роняют слова и запчасти. И под треск киноплёнки дрожат на клеёнке две чашки. И под каждой из них образуется липкий кружок. Начинается снег. Дышит в спину разбуженный ветер. По экрану ползёт что-то среднее между медведем и бастардом гориллы… Дублёр, задушив двойника, говорит в микрофон о превратностях киноискусства. После Нового года у них обостряются чувства, но дождавшись финала, мы видим одни облака. Отражения Зеркало смотрит в зеркало. В каждом из них стоит некий субъект, лет 50 на вид, может, и 90, черты-то стёрты. Есть вероятность – юноша он ещё. Зеркало смотрит в зеркало, всё течёт. Трудно сказать, кто тут живой, кто мёртвый. В сдвоенных отражениях, в дублях дней город в своём скольжении всё бледней, и сквозь него проступает такое нечто — впору бежать и прятаться, ибо скатившись за, не уберечь сознание и глаза, ежели ты нуждаешься в них, конечно. Зеркало смотрит в зеркало, сделав скрин — шот оплетающей всякий предмет тоски, жажды чего-то большего или даже меньшего, чем дано тебе, а дано: зеркало смотрит в зеркало, видит дно чёрной дыры в отверстой груди пейзажа. |