Камень Действительно, свечи каштанов похожи на свечи, дружок. И вечер, как очи шайтанов, предательски ярок и жёлт. А всё, что пыталось случиться, вплывает в оконный проём. И пеплом Клааса стучится в двухкамерном сердце твоём. И плачет оно, и трепещет, и будто бы ходит внутри. Сдавай на хранение вещи и камеры плотно запри. Запри, чтоб не вырвался вирус, стремительный вирус стыда. И ключик захватанный выбрось. И не обольщайся, когда придут бутафоры метафор и вылепят ловкий пейзаж: клубящийся облачный табор, каштаны, сносящие баш… На Осипа бледной эмали, под музыку в Летнем саду, поймают тебя, как поймали философа Сковороду, нащупав пульсацию камер, чтоб хлынуть в ближайшую щель… Так пой же не дерево – камень, а лучше не пой вообще. Лев 1 Когда падёт ерусалимский лев, исполосован римскими орлами, и ты получишь волчий свой билет и станешь чем-то вроде быстрой лани, бегущей в гетто; ни тебе клыков, ни яда, ни изогнутых когтей, лишь клубящаяся Тора облаков, которую как мягко ни постелешь — наутро просыпаться в синяках, но сам же знаешь, и в такое утро лев на востоке вспыхивает, будто до времени витает в облаках. 2 Вот летит на цапле святой хасид. А на нём горит золотой талит. А сама та цапля как снег бела. И бежит по улицам детвора. Все кричат: смотрите, летит хасид! Зажигают свечи, пришёл шаббат. А в вечернем небе звонарь стоит и со всею силою бьёт в набат. Как хорош он, Господи, твой народ, озарённый огненной Шехиной, под цветущим деревом Сефирот то живой, то мёртвый он, то живой. 3 Где-то на Волыни петух закричит на идиш, что пора вставать, и потянется в ешиву длинный ряд теней, только ты ничего не видишь, потому что время давно расползлось по шву. И прорехи в нём залатать петушиным криком невозможно, сказал бы рабби, не будь он мёртв. И несёт в кувшине радужный призрак Ривки молоко и мёд. Жизнь ещё кипит в большом самоваре смерти. И сквозь потолок уносится в небо «Шма». И приходят люди, в которых страдает Вертер. А дыра в затылке тем ведь и хороша, что теряешь трупы близких своих из виду. Ров завален с верхом, листья кружат над ним… Но чем ближе к югу траурный клин хасидов, тем неотвратимей синий Ерусалим. «Иосиф и его братья…»
Иосиф и его братья, сёстры его и жёны. Дети его вне брака в домах из жжёного кирпича, ракушечника и дерева. Иосиф и его демоны; один – большой, зеленоватый, внутренний, а второй поменьше, похож на нутрию, заплывающую в сны Иосифа по весне. Иосиф и его смех, плач, шёпот его, палач невидимый. Иосиф и его ланч с Овидием; вечер у Клэр, рандеву с Ягодой. Иосиф в укусах своих химер в Аиде врагов народа. Внутренний демон когтями острыми рвёт ему плечи, коленкою бьёт под дых. Где вы, братья мои и сёстры? – В газовых душевых. Он проснётся с криком. И, рядом сидя, фараон его спросит: «Сын мой возлюбленный, что ты такое видел?» И Иосиф ответит: «Сны». «За стеклянной стеной лишь другие…» За стеклянной стеной лишь другие стеклянные стены, говорил мне Учитель, имея при этом в виду… Ничего не имея; его узловатое тело всё покрылось листвою в каком-то дремучем году. Был ли старец даосом, халдеем, египетским магом, я теперь и не вспомню, но кто же тогда говорит: за стеклянной стеною – треножники вышек Гулага, душевые Дахау, вошёл и навеки размыт. Здесь бессильны слова, потому что они бесполезны. Здесь и нимбы святых полыхают кровавым огнём. Здесь я умер давно, заразился посмертной болезнью и очнулся, проглочен большим деревянным конём. Закричат петухи, неприятели в город ввезут нас, и откроются двери в крутом деревянном боку… За стеклянной стеной не осталось ни блика, ни звука, только пиршество трав, но зелёный к лицу старику. «видишь, небо мертво…» видишь, небо мертво лишь январь с ледяною заточкой пробежит по нему, рассыпая слепящие точки всё утонет в зиме и себя вне себя забывая оставайтесь в земле — шепчет мёртвым тоска мировая оставайтесь в земле что поделаешь, вас обманули не младенца обмыли, а старца в снега завернули вам к лицу этот саван, такой серебристый, хрустящий на январском лугу, под копытами тройки летящей то не тройка коней, а расстрельная тройка, да только вас уже не достать, оттого и не страшно нисколько в мерзлоте этой вечной, не зная забот о ночлеге вы плывёте по встречной в сколоченном наспех ковчеге заблудившийся свет мотыльковые смерчи катарсис перевод на иврит перевод на английский, китайский похитители тел забирают своё и свистит им вслед метель-не-метель, распадаясь во тьме на субтитры |
