Дом напротив А лет пятьдесят тому начинался май, сирень занималась, многое было внове. С набором из глюков, глупостей и любовей шкатулка судьбы раскрывалась уже сама. И ночи стояли свежие, как моря, и страсть к переменам тянула вперёд и выше. …Когда через тесный люк он попал на крышу, то некому было мешать или укорять. Внизу тополей и акаций толпились купы, и стало другим пространство вокруг и в нём, и был на четыре сто́роны окоём, где вдруг развернулся медленный звёздный купол. На верхней палубе в переплетенье вант, среди антенн, надстроек уснувших лифтов он плыл вперёд, на курсе не было рифов. Он был себе Ломоносов, Коперник, Кант. Он знать не знал, к какому приписан порту, но шёл к удаче, видел цель целиком! А рядом серийной копией, двойником другой пассажирский шёл по правому борту. Светились шторы, съедался вчерашний суп, подсчитывались потраченные пиастры, и два корабля эфир держал на весу, и плыли они в кильватере тьмы per astra [4]. Весенняя ночь творила свои дела, а жажда чудес и жадность души и плоти искали спасенья в женщине, что была гола перед сном, и, не чуя того, звала своим обнажённым телом в окне напротив. Юбилейному себе С днём рожденья, ро́дный! Расти – не хнычь! Как любил Тарковский в такой денёк, сочиним-ка бодрый заздравный спич, сочинять под градусом – наш конёк. Моему куратору исполать — миновал эксцессы, обут и сыт. Так чего же нам себе пожелать и о чём бы нам теперь попросить?.. – В юбилейный год и в любой другой будь удачлив, весел, крепок в кости. Пусть судьба золотой осенней рукой молодильным яблоком угостит. Молодильный яблок – славная вещь! И сейчас, и после, тверёз или пьян — будь всегда здоров. Оставайся весь, как оно, румяным и полным семян. Пусть влетает в денежку бытиё — хорошо, что в доступе вещный мир. Он цветёт, растёт, кое-где гниёт, но совсем не худшая из квартир. Ничего на блюдечке не несёт, но ведь нет причины терпеть облом. В самый раз сегодня забить на всё и поставить главный вопрос ребром. Госпожа Фортуна! Ты помнишь знак, о котором истово я мечтал? Ты дала его. Неизвестно, как и в какую форму зальют металл — только мой прибыток, избыток весь, пентаграмму жизни, бумажный тлен с драгоценной нэцкэ уравновесь, остальной сортамент бери взамен. Святки Шесть часов у сна, у тишины, льна и накрахмаленного ситца. Снег упал. И, снова прощены, к небу в гости можем попроситься. А не то – плениться январём, причаститься этой ночи ранней, во дворе, под сонным фонарём, нагрести блескучих острых граней и потом от крохотных кресал зажигать рождественские свечи. …Эту ночь вчера живописал, а сегодня – чаянная встреча. Тише… тише… гаснут голоса, остывают лампочки и строчки, снежный свет скользит по волосам, отменив пустые заморочки, и рекламы клёкот чумовой, и дверных электроканареек… А в прогалах туч над головой всё сильнее звёзды январеют. Понтийские фрагменты День шестой Мир уже создан: врезаны в зыби кряжи и мысы, плавают тучи, резвые рыбы… Только измыслен — он уже дышит, свеж и огромен. Пляжа на грани мускулов пенных злыми буграми море играет. Людное место здесь, под неслабо греющим солнцем! Не утерпела б, не обошла бы кисть барбизонца гладких девчонок, лакомых женщин, прочей массовки — всех, кто издревле небу обещан, с Лика срисован. Экипировка – три лоскута и пара тесёмок!.. Татуировка – узел хвоста лихого бесёнка. И – пропадаешь ни за полушку: дремлющий с виду, млеешь, прохвачен с пят до макушки знойным либидо, линией бёдер – той, волоокой, медноволосой… …Лупит о берег, в надолбы, блоки, скалы, откосы, и забулдыгой, шарящим слепо дырку в заборе, пробует прочность каменной лепки Чёрное море. Шваркает гулко, шаркает глухо, ломит солому, лепит стотонные оплеухи в цепь волноломов. Возгласы чаек и человеков. Ветер и воля!.. запах самшита и чебурека, йода и соли. Мир – населён, и он веселится плотским весельем, семенем жизни, как чечевицей, густо засеян. Близок венец трудов эпохальных – sanday и sontag [5]. Так что и мы теперь отдыхаем, с Понтом – под зо́нтом!.. День седьмой Я ступаю по хрусткой гальке. Галька взъерошена шестибалльным вчерашним штормом. Волн кучеря. Хризолитов и халцедонов светят горошины, припасённые посейдоновым дочерям. Завиток рапана разбитого ал и ярок. Тёмной зелени томность. Есть на что поглазеть! Молодой аквилон пасёт тонкорунных ярок и полощет душу в индиго и бирюзе. «Коля с Людой здесь были» – гласит граффити наскальное. Мира вам, соплеменники! Здравствуй, великий Ра!.. Я бреду по берегу, занят богоискательством, я ищу куриного бога в который раз. Загорелый, поджарый, довольно-таки валидный — я иду вдоль моря. Так мысли мои светлы, так чисты стихии, что на́ небе звёзды видно, а на дне – жемчужницы, стоит чуть-чуть заплыть. Мельтешат золотинки, искринки с «Чёрного принца» [6], вызревают икринки счастья в лёгкой волне… Вот он, принцип духа в материи, Вечный Принцип! И напрасно искать, где бы он явился полней. Подмалёвок?.. эскиз… гениальный Рая набросок! — этот мир пропитан волшебным живым огнём. Несомненно, сегодня мне встретится бог неброский и глазком куриным приветливо подмигнёт. вернутьсяКорабль, затонувший с грузом золота. |
