Давно не чту ни вождей, ни чина.
Но есть в миру, что столь многолюден,
не шанс, а, может быть, лишь причина
найти особого
homo ludens[1].
Не чудодея и не мессию,
не супермена в седьмом колене,
но человека природной силы
и капитана своих волений.
По искре взгляда, по стилю жеста
искать Зачинщика, VIP-персону,
из тех, кто крепок причинным местом,
умом, пером, мастерком масона;
умеет делать добро, сюрпризы,
попытки, вещи и личный выбор;
кладёт начала, концы и визы,
а то и камни – при слове «рыба»…
И он готов, коли что, к расчёту,
и он спокоен всегда к награде.
А если спросят, какого чёрта
он тут находится и играет,
во что и с кем, из каких коврижек —
таким об этом и знать не надо.
Когда – подале, когда – поближе —
он слышит голос своей монады.
Она, голубушка, лучше знает,
зачем жильём себя наделила,
почём ему эта боль зубная,
которой группы его чернила.
Свою решимость на красном, чётном
и блок, всегда для него опасный,
он ставит именно против чёрта
во всех личинах и ипостасях.
Он дарит миру с себя по нитке,
мешая аду, поодаль рая,
играя Гессе, Шекспира, Шнитке,
судьбой и жизнью своей играя.
Азарт и смелость сильнее тягот,
но только это не те лекарства,
пока Косая стоит на тяге
и бьёт на выбор себе бекасов.
А значит – верьте или не верьте —
среди забот о любви и корме
играть приходится против смерти
в её отвратной и пошлой форме.
Хотел бы стать не жрецом – скорее
простым статистом его мистерий —
но лишь бы вымпел единый реял
над мистагогом и подмастерьем.
Сыграть хоть тайм, непреложно помня,
что в этой лиге хотят не славы,
прийти хоть словом ему на помощь…
Когда маэстро отправят в аут —
играть без правил, играть без судей,
ножу ответить своим дуплетом,
отдав ферзя (да игру, по сути) —
не горевать никогда об этом.
А у надежды – чудна́я доля:
она старается тихой сапой
оставить оттиски на ладонях,
пометить лица секретным крапом.
Приметой блёклой и ненадёжной
она кочует по всем обновам.
Но мне она – на любой одёже
звездой Давида, тузом бубновым,
шевроном, бляхой и голограммой,
значком партийца, цветами клана.
И вот на прочных и многогранных —
ищу отличку такого плана:
пешком по будням, с горящей плошкой,
(пространство – здешнее, время – наше)
чтобы вести игру не оплошно,
чтобы при встрече своих спознаша.
Храповое колёсико сделало оборот…
По всему небосводу, покрытому частыми тучами,
принимаются к ночи озимые звёзды окучивать
и мотыжат свой тучный и облачный огород.
В полутьме ожидания малозаметны осколки
прошлогодних хрустальных надежд.
Наступающий год
знаменуется скорой отменой неправедных льгот
и несмелым снежком. Всё теперь по-иному, поскольку
на сплетенье широт и долгот,
обернувшихся прочной уловистой сетью,
предлагают жемчужину тысячелетья —
на дрожжах вздорожавший две тысячи энный лот.
Где же тут устоять. Содержимым счетов и заначек
обеспечим покупку, скептический дух приструнив!
Зодиак изменился… Всё будет гораздо иначе,
но рисунки и текст разлетевшихся пеплом страниц
непременно запишутся в чёрный магический ящик…
А пока поглядим на цветную морзянку гирлянд
и, прижмурясь – на ангелов, к детям на ёлку летящих
из волшебной страны «Люболанд»…
Ноль часов по Москве. Новый год народился из пены!
Фонтанируют магний, шампанское и Петросян.
В морозильнике – стужа. Духовка подобна мартену.
Из неё ароматы – и жареный гусь на сносях!
Громыхают петарды. Резвятся и тешатся люди,
карусельно кружась на спечённом для них колобке…
Полюса шевелятся, и видно с летающих блюдец,
как магнитные вихри играют Землёй в бильбоке.
Поутру – тишина. Далеко за пределами слуха,
отключенного вместе с экранами в два или в три,
просыпается город – лениво гудящая муха
(или, всё-таки, это внутри?).
Осторожный белесый рассвет погасил фейерверки,
сновидения и фонари,
за гардинами сеется манна (мука? сахарин?),
и наряд короля перед душем проходит примерку.
Обалдевший от здравиц, полночной хмельной болтовни,
телефон не звонит…
Пахнут чай, мандарины, смолистое прошлое сосен,
возле коих сюрпризы лежат:
дед Мороз, не утративший чуткости и куража,
не хотел бы остаться непонятым в этом вопросе.
Нет охоты читать или рифмой бумагу терзать.
В хрустале – шоколадные лакомства Нового Года
и название фабрики – сладкое слово «Свобода» —
составляют доступный эрзац.
Открываем программы TV, надеваем обновы,
хлебосольно встречаем гостей.
И январь на дворе, а пока никаких новостей.
Всё еще впереди.
Мы к чему-то подспудно готовы —
но причастны и радостям зимних каникул, и святкам
с Вифлеемской звездой и рождественской Вестью благой,
и забытому с детства мочёному яблоку в кадке
с ледяною шугой…
