Нетопырь В мартовском небе, в воздухе хрупком мчит через звёздный мрак фея ночная в легкой скорлупке, сея любовный мак. Падают зёрна в пенные кубки, снегом летят на всё… Фею ночную в тёмной скорлупке чёрный дракон несёт. Счастья ли ждёте или сольёте губ и объятий пыл — где-то над вами – фея в полёте, в трепете тонких крыл. Памятка Делириум тременс [2] имеет в активе то, что вдруг исчезает грань. Зоопарк Денницы с набором рогов и копыт, пятаков, хвостов сожительствует с душой, а не просто мнится. По слухам, приятного мало. Дверной глазок в преддверие пекла обычно задёрнут шторкой, но если туда заглянул хотя бы разок — так это не глюки, и дверку лучше не торкать. Но время имеет свойство идти назад. Хотя бы и близко не пахло зелёным змием — бездонное «было» вернёт пережитый ад, и память поднимет чугунные веки Вию. Мальчонке всего-то исполнилось пять или шесть. Обычный ребёнок, детство без лишних стрессов, и вряд ли он был законной добычей бесов, но речь не об этом… Кошмара чёрная шерсть его не спросила. Мозги опаливший жар две ночи подряд служил одному и тому же: меж этим и тем куда-то делась межа, оставив ему непосильный посмертный ужас. …Он был содержимым безумно жуткой тюрьмы, и тьма была её единственной сутью. Он был амёбой, кляксой, гримасой тьмы, в себе заключавшей зыбкое бремя ртути. Он был существом, пробитым тупой иглой, беззвучным воплем, агонией и надсадой, и только животный страх сохранял его — на долю мига – от будущего распада, не смерти второй, а вовсе не-бытия. И зная уже, что края ему не будет, себя на исходе, дрожало жалкое «я», ничем не скреплённое в той кромешной посуде… Баланс на оси, где малейшей опоры нет, и судорожный пароксизм эфемерной кожи угрюмой смолой пропитывал чёрный свет, и муки секунды с вечностью были схожи. Он лет через сорок припомнил тот эпизод и думал печально про опыт, вставший из праха, узнать не умея, какой уродливый код, какие грехи эгоизма легли на плаху. …И был через множество дней предутренний сон. Там море шумело, на жёлтом песке играя, и, стоя поодаль, счастливо завидовал он весёлому братству людей, обещанных раю. Контрмарш скорпионов Когда напасти – заодно, и тянет жёрновом на дно смешной вопрос «кому все это надо», когда дорожка скрючена, когда нарезка скручена — не прибегай ни к лезвию, ни к яду. И если факт упрямится, и с ним невмочь управиться, и идеал явился жалким идолом — с улыбкой саркастической веревки синтетической на шею вместо шарфа не накидывай. Ты смят, но тем не менее твой дух сопротивления — твой золотой запас, и ты не тронь его. Ты существо, которое – двуногое беспёрое, но всё-таки из рода Скорпионьего. Бедою покалеченный, когда и делать нечего, осталось только каяться да маяться — в упор, во славу вящую встречай судьбу рычащую! У Скорпионов хвост не поджимается… На поле поражения и в боли унижения ты помни, что в крови у Скорпиона раствор весёлой ярости от юности до старости содержит вдоволь кобальта и крона. С пути – да не попятишься. Плати – и ты расплатишься. Хоти – и это будет не напрасно. Хоть жизнь тебе и съездила – горит твое созвездие огнём осенним, холодно и ясно. За Насреддином Ты наследовал жизнь – так живи, не спеша. Ты успеешь узнать, как она хороша. Пусть касыдой становится образ летучий, и удачные мысли приносит верша. Если просит у женщины плоть и душа — развяжи, не колеблясь, запретов кушак. Не желающий дать ничего не получит, да и струсивший взять – безнадёжный ишак. Если то, что тебе подарила судьба — это крытые крышей четыре столба — не печалься, что большего ты не имеешь, ведь зато не имеешь долгов и горба. Не терзайся с унылой повадкой раба, что у хана гарем, у соседа арба. Ты на хлеб и урюк заработать умеешь, и да будет здоровой твоя худоба! Пусть ложатся снопы и куётся клинок, пусть до ночи работает ткацкий станок, пусть рубаха твоя побелеет от соли, и устанешь, и будешь порой одинок — но тебе воздадут полновесной луной, и любви испытаешь полуденный зной, теплоту очага и весеннего поля, родниковой воды поцелуй ледяной. «Да здравствует энергия гримасы!» Да здравствует энергия гримасы! Да празднует всемирное «Ха-ха»! Не будем у Олимпа и Парнаса выклянчивать «божественность» стиха, вопите валаамовой ослицей, и автор, и лирический герой!.. Слыхал, что из стихов моих порой глядят зверей застенчивые лица… Не отпираюсь. Мы – единой крови: и брат меньшой внимателен ко мне — и я быка предпочитаю Jovi [3]хотя бы потому, что бык – скромней. Мои гаранты от любых фиаско! Когда я помню, как они умны, когда не оставляю их без ласки и не лишаю радостей земных, когда стихи не обращаю в ребус — мой лебедь носит титул «царь зверей», а рак – свистит!.. а щука – рвётся в небо, ударив плёсом заводь на заре. Мой пёс – сметлив и к голоду привычен, мой скунс надёжно охраняет тыл; и нам годится всякая добыча, и каждый зверь печален, коль остыл. А если нас в беспутстве обвиняют — то лишь за то, что в мартовскую ночь мои кентавры ищут сабинянок, и фавны от скоромного не прочь. Моих фаланг – мои же мериносы обучены затаптывать гуртом, но мой мустанг – узды не переносит… И, может быть, когда-нибудь потом… в моём прощальном сне – заглянут в ясли, где спал однажды мальчик Иисус, волы, колючек знающие вкус. И сладок будет сон, глубок и счастлив… |
