В начале тридцатых годов в селе организовали колхоз. Актив новой сельхозартели (тогда им. Н. К. Крупской) — несколько коммунистов, два десятка комсомольцев. На них пристально смотрели сельчане — одни с надеждой, другие с сомнением, третьи с затаенной злобой. Ярые враги Советской власти убежали за границу. А она здесь рядом, рукой подать.

За несколько лет колхоз окреп: расширилась посевная площадь, увеличилось поголовье скота.

В тот, особенно памятный чатлынцам 1938 год комсомольскую ячейку в ауле возглавил 19-летний Реджепдурды Агаханов. Энергичный вожак, завуч школы, он сумел повести за собой молодых аульчан. Оживились дела молодежные. Впервые в комсомольскую ячейку пришли девушки-туркменки.

В школе, на колхозном поле, на шумных собраниях с вниманием слушали чатлынцы грамотного и разбитного односельчанина, верили ему и шли за ним.

— В ауле у вас дела налаживаются, — сказали Реджепдурды в райкоме комсомола, — но не забывайте, что есть еще люди, которые не смирились с новыми порядками. Будьте осторожны…

По предложению молодежного вожака в ячейке создали отряд «Легкой кавалерии». Беспощадно бороться со всеми недостатками — таков был девиз комсомольцев.

Как-то до Чатлы долетела тревожная весть — пришельцы с другой стороны угнали из соседнего села за границу скот. Активисты решили по ночам дежурить в ауле. Составили график. Ежесуточно с вечера до рассвета по поселку патрулировали четыре комсомольца.

Вечером 17 августа Реджепдурды зашел к своему приятелю Байлару Эсенову. За ароматным зеленым чаем Байлар рассказывал о своей поездке в Красноводск, где был на переподготовке сельских учителей.

— Обучению на селе придают сейчас особое значение, — с увлечением говорил он. — Обещают прислать новые учебники, канцелярские принадлежности. Под школы отводят лучшие здания…

Реджепдурды был в приподнятом настроении, шутил, смеялся.

— Спасибо, Байлар, за добрые вести. Мне пора, Дана Ниязмурадов сегодня пойдет на полив. Придется за него подежурить.

Реджепдурды взял из угла ружье, повертел в руках, усмехнулся:

— Одно на весь аул. 32-й калибр… С таким навоюешься!

Он приветливо махнул рукой и вышел.

Трое комсомольцев — Мухам Рахимов, Атрек Тувакмурадов и Гоки Иылгаев — ждали Агаханова в условленном месте.

— Атрек и Гоки, вы будете охранять северную часть поселка, — распорядился Реджепдурды, — а мы с Мухамом — южную. Сходиться, как и раньше, здесь, у скотного двора.

Парни разошлись. Тухли огни в кибитках. Аул затихал. Только в правлении сельхозартели горела керосиновая лампа — там заседали. Колхозники, обеспокоенные дерзким налетом на соседнее село, говорили об усилении охраны общественного добра. К полуночи погас свет и в этом здании.

Около двух часов ночи на южной окраине поселка залаяла собака. Ее поддержала другая. Реджепдурды и Мухам были недалеко от конюшни. Парни прислушались. Им показалось, что кто-то разговаривает. Собаки смолкли.

— Свои, — сказал Реджепдурды, но на всякий случай присел и стал всматриваться в темноту.

Караульные не заметили, как несколько человек пробрались в конюшню, но услышали там возню и звяканье конской сбруи.

— Будь здесь, — шепнул Реджепдурды напарнику, — а я узнаю, что там такое.

Через две минуты Мухам услышал резкий голос Агаханова:

— Кто тут? Стоять на месте!

В ответ донеслось:

— Не горячись, Реджепдурды. Опусти ружье. Мы тебя хорошо знаем. Мы твои братья…

— Рука вверх! — настойчиво потребовал Агаханов. — У меня нет братьев. Вы враги!

Раздался выстрел. Сквозь топот ног до Мухама донесся чей-то стон. Рахимов бросился к конюшне. От нее бежали незнакомцы, а за ними, сильно припадая на раненую ногу, гнался Реджепдурды. Вот он приостановился, прицелился и… осечка. На бегу перезарядил ружье, еще раз прицелился и — снова осечка!

Встрепенулся аул от шума. Колхозники заметались, спросонья не зная, что делать, куда и за кем бежать. Потерял из виду своего напарника и Мухам.

Уже за поселком, почти одновременно, раздалось еще несколько выстрелов. Кто посмелее, побежал туда. Атрек Тувакмурадов первым натолкнулся на смертельно раненого вожака молодежи. Обливаясь кровью, Агаханов пытался подняться. Но перед смертью он сумел только показать рукой в сторону, куда скрылась банда.

Через несколько минут, уже вдали от аула, у реки, снова загремели выстрелы, Это в бой с бандитами вступили советские пограничники…

…Стоит у здания скромный обелиск, бессмертный памятник комсомольскому вожаку, сельскому учителю, замечательному человеку. У подножья — цветы.

Бой у заставы

ел 1929 год. Али Аббасов после окончания общевойскового училища приехал из Ташкента в Мары. Получил должность командира учебного эскадрона. Несколько месяцев служилось легко и интересно. Конное дело Али любил и с душой обучал молодых красноармейцев джигитской ловкости. Дом у командира эскадрона — недалеко, в Байрам-Али. Оставит, бывало, за себя помощника, сядет на быстроногого скакуна и птицей летит к родному селению.

Немного в те времена было в Туркмении красных командиров, а в Байрам-Али, почитай, единицы. Битком набьются люди в кибитку — родные, друзья, соседи. Сидят, пьют кок-чай и ждут от образованного земляка интересных речей, полезных советов. Али должен знать все, не зря же его четыре года учили на командира, примяли в коммунисты. А байрам-алийцев больше всего тревожили непонятные колхозы. Что это такое? Кому в них надо вступать, кому воздержаться?

А как понять Керим-хана? Во всей округе известный он человек. Богато жил при царской власти, приспособился и при советской.

Говорят, он и сейчас — влиятельный человек. Так ведь надо хорошо разобраться, на кого влияет. Белуджей своих от туркмен отделяет, ведет с ними тайные разговоры. И зачем поспешили подарить ему маузер? Сами с басмачами не справимся, что ли? Керим-хан может подвести Советскую власть. Ох, может! Мутные он речи в народе говорит, и глаза у него мутные. Непонятной он души человек. За таким надо следить да следить.

Как-то в одно из коротких пребываний командира дома пожилой сосед сказал ему:

— Керим-хан объявил, что организует колхоз. К нему в Иолотань семьями идут люди, сгоняют скот. Ему все верят. А вот я, старый Мамед, не верю. Эта хитрая лиса затевает что-то недоброе. Смотри, красный командир, тебе голову придется подставлять под его пули…

Весело на эту речь рассмеялся Али:

— Не бойся, отец. Наши люди поняли, что значит Советская власть. Поймут, и что такое колхозы. Не пойдут они против нас. Ну, а басмаческие банды мы разобьем. О Керим-хане ничего плохого сказать не могу. Колхоз — дело хорошее, сумеет организовать — честь ему и хвала.

— Вам, командиры, виднее, — вздохнул старик и отошел в сторону.

Не придал Али серьезного значения разговору со старым Мамедом. Всюду есть Советская власть, органы. Разберутся, что к чему. Старик что-то преувеличивает, путает.

Но тревожные слухи о новых басмаческих шайках продолжали расти. В них верили и не верили, а поэтому на события местные люди реагировали по-разному: об организуемом в Иолотане колхозе одни говорили громко и весело, другие — шепотом и со страхом.

К тому времени в Туркмении уже мало кто поддавался провокационным слухам, что не продержится, мол, Советская власть, что найдутся какие-то силы и восстановят старые порядки. Здравомыслящие в это поверить не могли. Но на границе люди продолжали проливать кровь.

Али узнал, что на 183 километре, между станциями Сары-Язы и Имам-Баба, в схватке с басмачами погиб помощник коменданта пограничного отряда Полянский, тот самый Полянский, с которым всего два месяца назад он вместе фотографировался. А через некоторое время Али Аббасову пришлось заменить начальника заставы. Вот здесь-то молодой командир и понял всю сложность и ответственность пограничной службы.