Молодежь ведет себя совершенно бессовестно. Парни и девушки вместе ходят в клуб, поют песни, пляшут. Сам Курбан Чарыев против калыма. Ах, сын он шайтана! Отдавать девушку замуж без калыма — слыханное ли дело? А что в коране сказано?..

Много лет прошло с тех пор, как Берды вернулся в родной аул. Много с тех пор протекло по колхозным арыкам воды. Постарел, поседел Джумаев. Уже давно зовут его почтительно — Берды-ага. В его доме семеро внучат. Любит он их по-дедовски, казалось бы, одинаково и все-таки, заметно всем, — больше предпочтенья отдает внучке Соне. Да это и понятно: внуков-то полон дом, а внучка — единственная. И ничего больше Берды-ага не желает, как дожить до ее свадьбы. Он и жениха уже Соне присмотрел, поливальщика Йылгая, внука соседа Сапара. Йылгай парень тихий, послушный и, главное, от мусульманской религии не отрекся. Более подходящего мужа для своей любимицы Берды-ага в ауле не видел, а старому Сапару не раз снилась легко порхающая в его доме красивая пичуга-щебетунья, внучка соседа.

Бывало, старики, отдав дань аллаху, сходились после вечерней молитвы у дувала, подолгу молча сидели на корточках, заложив под язык по щепотке наса. Они давно решили: быть осенью свадьбе. Но стариков больше волновала деловая сторона предстоящего брака — калым. Здесь их интересы резко расходились. Соседи боялись прогадать: один намеревался запросить как можно больше, другой — дать предельно меньше.

— Да поможет нам аллах! — вслух высказывался кто-нибудь из них, хитро пряча под тельпеком свои мысли, и поднимался с корточек, давая понять собеседнику, что пора расходиться по домам.

Не встрепенулась радостно от слов деда Сона, не заблестели счастьем ее глаза.

— Йылгай парень неразговорчивый, но деловой, — мягко говорил ей Берды-ага. — И душа у него добрая. Он в обиду тебя не даст…

Опустила голову Сона, собралась с духом, ответила кротко:

— Он мне, дедушка, не нравится…

А кто ей понравится? Кто по душе придется? У Берды-ага при таких мыслях замирало сердце. Только бы не подвернулся какой-нибудь комсомолец, безбожник. А впрочем, напрасны эти опасения. Как он, глава дома, скажет, так и будет.

Но что-то неспокойно стал вести себя сосед-приятель. Не случайно, видимо, Сапар-ага сказал ему однажды:

— Пограничники зачастили в наш аул. Ко всем присматриваются, везде заглядывают…

На что хитрый сосед намекал? Посторонних людей в Кашлы нет. Все свои, все на виду. Кто чем занимается, тоже никому не секрет. К Берды-ага у них претензий быть не может. В чем когда-то был виноват, за то и получил по заслугам. Да, старик Джумаев не с распростертыми объятиями их встречает, увидит — боязливо свернет в сторону. И это дело его личное.

Не лицемер Берды-ага Джумаев. Чего самому лезть в друзья к тому, кому был в молодости ярым врагом? Верно, что с тех пор времени прошло многовато. Но все помнится. Зачем ему встречаться, о чем разговаривать с этими безусыми мальчишками? Вот, мол, я, бывший басмач, поглядите, пожалуйста, полюбуйтесь — последний редкий экземпляр, который стрелял, рубил ваших отцов или, поди уже, дедов.

Ох, не случайно пограничники появились у порога его дома, чуяло сердце старика — не случайно. Воды попросили, а сами с Соны глаз не сводят, лукаво перемигиваются. Не будь второго, русского, Берды-ага не нарушил бы туркменского гостеприимства, пригласил бы смуглого попить чая, отведать каурмы. Но очень смущал беловолосый солдат, бойкий и разговорчивый. Похож он был чем-то на того пограничника, который в последнем бою вышиб Джумаева из седла. Пока дед собирался с мыслями, Сона его опередила:

— Проходите, пожалуйста, чая попейте.

«Ох, егоза!» — старик хотел притопнуть ногой, а получилось иначе:

— Проходите, — сказал. — По нашему обычаю — переступил порог, садись, гостем будешь.

Не заставили парни себя упрашивать, проворно сняли сапоги, уселись на кошму. Смуглый ловко подвернул ноги под себя, а у беловолосого не получалось. Бросил ему первому Берды-ага подушку — клади под локоть, коль по-туркменски сидеть не умеешь, сам пристроился между гостями. Сона поставила три цветастых фарфоровых чайника, три красивых пиалы, положила чурек, сахар. Через несколько минут в комнате вкусно запахло мясом.

— Меня Владиславом зовут, — представился блондин, — а это мой друг и сослуживец Мерген. Садитесь, девушка, с нами за компанию, — жестом пригласил он Сону.

Содрогнулся Берды-ага. Чтобы в присутствии хозяина гость приглашал женщину за трапезу, такого нахальства старик за свою жизнь не видел. Мерген незаметно толкнул друга ногой. А Сона улыбнулась и исчезла в другой комнате.

— Занята она, работа есть, — нахмурив брови, сказал Берды-ага по-русски.

— О-о! — подхватил Владислав. — Где это вы так хорошо научились говорить по-нашему? — спросил он и опять получил от Мергена толчок коленом.

Поперхнулся старик, закашлялся.

— Жизнь научила, — пробурчал он и резко показал рукой на блюдо — ешь, мол, коль пригласили да поменьше задавай в чужом доме вопросов. И поспешил Берды-ага заговорить с Мергеном на своем языке, откуда он, какого рода-племени, как служится ему, чем думает заняться после армии. А когда блюдо с едой почти опросталось и гости уже не протягивали к нему руки, старик пробормотал молитву и провел ладонями по бороде сверху вниз. Мерген в этот момент повернулся за сигаретами, а Владислав изумленно вытаращил глаза.

— Зачем это так, дедушка?

— Слава аллаху, нашему всевышнему, — ответил Берды-ага и сытно рыгнул. — Люди стали жить хорошо…

— Не аллаху, дедушка, а Коммунистической партии слава. Ее это заслуга.

В краску бросило старика. Крякнул он, поднялся и вышел из помещения. Через минуту с улицы раздался его хриплый голос. Берды-ага на чем свет стоял за что-то ругал понурого ишака. Минут через пять вернулся к гостям. Парни беспечно лежали на кошме, удобно подложив подушки под головы, и курили сигареты. По их разморенному виду старик понял, что уходить они не торопятся. «Гости нужны, как воздух, — вспомнил старик поговорку. — Но если этот воздух вовремя не выйдет обратно, можно задохнуться».

— Напрасно вы так, дедушка, аллаха хвалите, — опять заговорил Владислав, видимо, по молодости своей не догадываясь, как грубо наступает на больное место собеседника. — Зря перед ним преклоняетесь. Религия — опиум народа.

— В коране сказано, что всякий, кто неправедными устами богохульствует, покарается аллахом за содеянное.

— Вы, дедушка, меня не поняли, — солдат привстал на колено. — Я говорю, что всякая религия: мусульманская, христианская или еще там какая, — яд для народа. И ваш коран, и нашу библию написали не святые, а попы, ишаны. Так людям они затуманили мозги, что до сих пор от пережитков старого не отделаемся. Подумать только: девушку в Средней Азии, как вещь, как ишака, за калым продавали. До чего же дики законы шариата!

Вулканом закипело в груди старика. Он готов был взять неверного за шиворот и энергично показать ему дорогу за порог.

— Я понимаю, понимаю, дедушка, что вам трудно сразу отказаться от аллаха. Но могу завтра же вам доказать, что ни бога христианского, ни мусульманского аллаха нет вообще.

Плюнул старик с досады, отвернулся, но любопытство взяло верх. Этот сосунок берется доказать невозможное. Удобный момент его проучить.

— Завтра, говоришь?

— Угу. Могу начать сегодня.

— Начинай.

— Пожалуйста, — Владислав встал. — Вот вы, дедушка, можете всю ночь молиться, просить аллаха, чтобы он завтра не затмил солнца. У вас ничего не получится. Завтра в полдень светило все-таки померкнет. И не тучи его закроют, а луна. Несколько минут будет темно.

Старик ухмыльнулся в бороду.

— Только аллах один знает, что будет завтра, и не смеши меня, парень, своими небылицами.

— Не аллах, а я, комсомолец Владислав Морозов, говорю вам точно — закроется.

Берды-ага никогда грамоте не учился, а в силу этого, разумеется, газет не читал. Никто ему из аульчан о предстоящем неполном солнечном затмении не говорил — то ли забыли, то ли не решились. Старик был уверен в своей правоте и, уже внутренне торжествуя победу, сказал;