— Значит, Мертензия вернулась домой в Сан-Маддерн, а Розамунда осталась в школе?

— Она стажировалась, чтобы стать учительницей. — На его губах играла легкая улыбка. — Вы не можете представить себе кого-то менее подходящего для этой профессии.

— Разве Розамунда не была умной?

— Умной! Девочка была умной, как обезьяна и вдвойне более озорной. Слишком живой для такой серой жизни. Но это был единственный путь, открытый для Розамунды. Ее родители умерли, и на горизонте не было ничего, кроме благородной бедности, если она бы не заработала на корку хлеба.

— Мне знакомо это чувство, — сказала я.

Улыбка на его лице углубилась.

— С тех пор, как мы познакомились, мне неоднократно приходилось вспоминать Розамунду. Это и радость, и мука.

Тибериус долго молчал, потом резко откашлялся.

— Итак, Розамунда начала карьеру учительницы, но обнаружила, что это ей не подходит. Она ушла, чтобы устроиться на частную работу.

— Была ли она более успешной в этом предприятии?

— Нет. Как я уже сказал, она была умна. Слишком умна, чтобы тратить молодость и красоту, обучая тупых детей шепелявить азбуку. Но ей надо было зарабатывать на жизнь. Розамунда делала многочисленные попытки, одна хуже другой. Наконец, три года назад она решила покинуть Англию и приняла должность в Индии. Работа не должна была начаться до осени. Образовался неопределенный период в несколько месяцев, когда она находилась в некоем лимбо, не имея ни дома, ни занятий. Она написала Мертензии, и та немедленно пригласила ее провести здесь лето. Прошло много лет с момента их последней встречи.

— Это было лето, когда вы встретили Розамунду?

Его губы скривились.

— Встретил — неподходящее слово. Это была не встреча, Вероника. Меня представили ей, и это было, как если бы я нашел оторванную часть самого себя, которая каким-то образом блуждала по земле. Она была моей второй половиной, просто до этого я не осознавал свою незавершенность.

Я ничего не говорила, у меня перехватило горло.

Он продолжал далеким голосом, глядя в огонь:

— Малкольм устроился в комфортной холостяцкой жизни. И я был почти таким же, вполне довольный так называемым «непостоянным общением». Я полагаю, вы понимаете, о чем я.

Я подумала о своих собственных чрезвычайно чувственных плотских побуждениях (нет лучшего средства от дурного настроения и плохого цвета лица, чем здоровый и оживляющий акт совокупления) и кивнула.

— И все же я иногда чувствовал вспышку недовольства. Полностью наслаждался беспутным образом жизни. Практиковался в разврате так, что привел бы в замешательство самых искушенных и совершенно безнравственных. Но случались времена, когда я осознавал, что меня начинает грызть зависть.

— Зависть?

— Не то слово, которое вы могли бы сразу же ассоциировать с таким, как я. Я не вызываю жалости, как вы проницательно отметили, — вспомнил он, делая широкий жест рукой. — Богат и титулован, не очень безобразен, всегда потворствовал своим наклонностям и добивался своего почти в любой ситуации.

— Вы имеете в виду, что полностью испорчены.

— Ах, прикосновение суровости! Вы единственная из моих знакомых, которая не боится приправить свой разговор этим конкретным перцем. Одна из вещей, которые я обожаю в вас больше всего.

— Вы сейчас лишь доказываете мою точку зрения, — предупредила я его.

Тибериус лениво улыбнулся.

— Знаете ли вы, что если потереть кошачью шерсть куском шелка, можно получить искры? Маленькие блески электричества на кончиках пальцев. Самое близкое к тому, чтобы быть богом. Именно так я себя чувствую, когда спорю с вами.

— Я рада, что развлекаю вас.

— Развлекаете! Моя восхитительная Вероника, развлечение совершенно не отражает глубины моего уважения к вам.

— Вы рассказывали, как влюбились в другую женщину, — напомнила я.

— Да, влюбился. Всегда считал это нелепым выражением, и все же именно так и было. Однажды я был собой, как и всегда. В следующее мгновение я повис над обрывом, a затем оказался в пропасти.

— И она чувствовала то же самое?

— Да, — сказал Тибериус с внезапной жестокостью в голосе. Костяшки пальцев на стакане побелели. — Я знаю, что Розамунда влюбилась тоже. Она сопротивлялась и притворялась. Запуталась и лгала. Но она любила меня.

— Зачем вообще сопротивляться? — недоумевала я. — Как вы говорили, вы — все, что женщина может хотеть в муже. Титулованный и богатый, красивый и обаятельный.

— Я никогда не претендовал на то, чтобы быть обаятельным.

— Нет, это моя личная оценка.

Виконт протянул руку, чтобы кончиком пальца коснуться моей щеки, легким как перышко движением.

— O, Вероника. Возможно, я вам все же нравлюсь.

Я повернула голову и резко щелкнула зубами.

— Осторожнее, Ваша светлость. Я не ручной котенок, с которым можно играть.

Тибериус убрал руку.

— Нет, действительно. Скорее, тигрица. — Он снова уселся в свое кресло. — Розамунда сопротивлялась чувствам ко мне, потому что хотела Малкольма.

Я задумчиво кивнула, и он ответил мне возмущенным взглядом.

— Вы не собираетесь протестовать? Вы не будете спрашивать, как это возможно, чтобы какая-нибудь женщина могла предпочесть мне Малкольма Ромилли?

Я пожала плечами.

— Но я отлично ее понимаю. Малкольм красив по-своему в стиле славного деревенского сквайра. В нем есть что-то очень веселое в духе старой Англии и ростбифа. Его можно представить в тюдоровском бархате или, скажем, с копьем и в боевых доспехах рядом с Завоевателем.

— Это самый ужасный, сентиментальный мусор…

Я перебила.

— И, конечно, у него есть это, — добавила я, указывая рукой на замок. — Уверена, что ваше загородное поместье впечатляет, но это не замок, не так ли? И вы унаследовали его только в прошлом году. У вас даже не было титула, когда Розамунда встретила вас. Кроме того, ваш отец, кажется, не очень щедро вас содержал.

— Я справлялся, — процедил Тибериус сквозь зубы. Он встал и наполнил свой стакан.

— Но у вашего отца было неплохое здоровье. Он был главой семьи, и не замечалось никаких признаков того, что он оставит вам наследство еще лет двадцать. Какая женщина будет ждать, пока ее муж займет место покойного, когда она может немедленно стать хозяйкой прекрасного замка?

— Думаете, она хотела его из-за замка? — требовательно спросил он.

— О, не совсем, не только из-за замка. Я имела в виду и его личные достоинства. Конечно, в настоящее время он немного измотан, но подозреваю, что он способен на весьма приятное ухаживание. И в нем есть что-то чрезвычайно милое, старомодное, как вы говорите. Галантное.

— Галантное! — виконт буквально выплюнул слово. — Вы думаете, что Розамунда предпочитала галантность?

Я скептически пожала плечами.

— Я ее не знала. Но уверяю вас, легко понять, почему женщина предпочла отдать руку приятному, легкому и богатому джентльмену вроде Малкольма Ромилли, вместо того, чтобы рисковать своим счастьем с вами. Есть разница между прогулкой по загону на пони и скачкой на жеребце без седла по Даунсу во время грозы.

Я искоса бросила на него взгляд, и он улыбнулся, подняв бокал.

— Запущен в воздух собственной петардой.

Я поправила халат

— Ну, что вы ожидали? Конечно, вы — очевидный выбор для любой женщины с характером и пылом. Но Малкольм восхитительно безопасен. Для многих женщин нет большей привлекательности, чем безопасность.

— Как скучно это звучит! — заметил Тибериус.

— Не скучно желать уверенности, что всегда будешь сыт-обут и имеешь крышу над головой. Только тот, кто никогда не сталкивался с призраком работного дома, может думать, что безопасность скучна. Розамунда была вынуждена зарабатывать на жизнь. Это означает, что стабильность Малкольма была для нее величайшей роскошью. Его предсказуемость успокаивала, позволяла чувствовать себя защищенной, как ничто другое в мире.

— Вы бы никогда этого не сделали, — внезапно решил Тибериус. — Вы бы выбрали молнию.