Но каждый раз, в момент очередного потрясения – война, технологический скачок, всемирный карантин, очередная пандемия, you name it – этот нарратив восстает из пепла – «Мир изменился Мир больше никогда не будет прежним». Из каждой рубки, из каждой глотки – льётся эта homespun truth и преподносится как важное открытие.

Но мир никогда и не был прежним. Мир – всегда другой, мы просто забываем. А мир, как и ты, менялся каждую секунду. Вот тебе десять, а вот – тридцать. Вот ты звонишь из таксофона, прокручивая диск цифра за цифрой, вот – не звонишь со смартфона никому, потому что есть же мессенджеры. Вот 80-летний генсек партии, а вот – шутник из телевизора. Вот в тебе одна клетка в окружении многих других, а вот – спустя секунду – клетка разделилась, теперь их две – полимераза достраивает цепь твоей ДНК в новой клетке, нуклеотид за нуклеотидом – аденин, гуанин, цитозин, тимин. Теперь в тебе на одну клетку больше. Мир никогда не будет прежним.

Мир никогда и не был прежним.

То, что казалось логичным, спокойным, постепенным изменением реальности на комфортной скорости, было лишь дефицитом нашего внимания. Когда внимания хватает – тогда и изменения обнаруживаются, как в лупу. А обнаружившись – пугают, как пугает все новое или кажущееся новым. И вот любой посыл оканчивается конвенциональной мудростью, dime-store philosophy – мир никогда не будет прежним.

Конечно.

Мир продолжит меняться, просто потому что все вокруг тебя, да и ты тоже – поток, а не статика.

Но мы все стремимся воспринимать себя монолитными, неизменяемыми и – по своему образу и подобию – воспринимаем статичным все, что нас окружает – от истории до идей. Говорят, релятивизм – пройденный этап философии, но я люблю его и все равно считаю, что с таким статичным восприятием мира, которое присуще нам сейчас, мы обречены каждый раз проваливаться во внутренний конфликт. В кризис. Бывает больно. И здесь ты можешь спросить, что же делать. Но это – не селф-хелп.

___________________

soundtrack: saintgold / Disparate Youth

Когда я была маленькой, мне казалось что когда я вырасту, мне откроется та самая тайна. «Взрослые люди – знают в чем суть, и когда я тоже стану взрослой – мне обязательно скажут».

Когда мне исполнилось восемнадцать, я огляделась вокруг. «Вот сейчас, уже скоро», – где-то в глубине подумала я. Но совершеннолетие оказалось понятием сугубо социально-политическим, оно для поддержки бюрократии сугубо. А я, видимо, пока не доросла.

Я читала, все что положено, но все еще оставалась маленькой, ведь – понятно же – раз смысл жизни, раз ключевые правила всего мне не открылись, значит – не доросла, значит, не то читала, не туда думала, значит еще не приняли в клуб. А вокруг ходили взрослые люди, вслух чеканили мнения, гордились своими успехами и ни в чем не сомневались.

Если нечто выглядит, как утка, плавает, как утка, и крякает, как утка, то это, вероятно, и есть утка. Если человек сидит уверенно, ходит уверенно и уверенно говорит, то он, вероятно:

а) утка,

б) что-то знает, ведь уверенность просто так не раздается, не так ли?

Взрослые люди советовали книги, и я читала эти книги. Взрослые люди отправляли на лекции, и я ходила на лекции, уверенная в том, что если человек стоит на сцене, он, очевидно, имеет право учить. На лекциях иногда приходилось захлебываться потоками конвенциональной мудрости, а вся суть с завидной регулярностью сводилась в итоге к самосовершенствованию и самоулучшению, причем обычно казалось – к самосовершенствованию и самоулучшению самого лектора. Но слушатели внимательно слушали, сидели на стульях ровно, кивали в унисон или хотя бы в одной тональности, значит, я просто не улавливала сути.

Казалось, оно уже было рядом, витало вокруг в виде простой лаконичной мысли, отвечающей на все вопросы, что-то в стиле «42», ну, может, чуть помассивнее. Простой ответ придал бы системности миру, окружающая реальность структурировалась бы в понятную форму, удобную, комфортную, прикладную.

В ожидании этих ответов я сидела на какой-то неважной, но веселой лекции, очередной лектор говорил уверенно, но по верхам русскоязычного Google. Я прилежно впитывала ненужную мне информацию, гнала от себя мысль о том, что кажется я оказалась в мире симулякров – копий, без оригиналов, заявлений, без ссылок на первоисточники.

Я привычно оглянулась на зрителей и словила первый свой студенческий инсайт – да они же все играют в игры. Милые, они не выросли никуда, просто научились многозначительно кивать и чеканить вслух точки зрения. Научились выглядеть уверенно и слишком переучились доверять названым лидерам. И здесь стоило бы упомянуть Эрика Берна, но его теория человеческих игр недотягивала до этого, созданного нашими совместными усилиями, карго-культа.

Люди вокруг усиленно получали знания от авторитетных взрослых лекторов, которые получили свои знания от других авторитетных взрослых лекторов, которые получили свои знания от третьих, еще более старых авторитетных взрослых лекторов, – и так по кругу, из поколения в поколение, протаскивались в реальность одни и те же червивые паттерны, ошибки и сбои.

Врачей викторианской эпохи, которые лечили истерию удалением матки, сменили стоматологи, которые зачастую имплантами пережимают сосуды, доставляющие в мозг кислород, и жертвы подобного лечения в конце концов попадают в психушку. Но и викторианский врач, и современный стоматолог были уверены в своей правоте, потому что им на условной лекции внушили уверенность в своих заблуждениях.

Ты приходишь в магазин электроники, обращаешься к профессионалу-консультанту, который без знаний, но уверенно говорит тебе: «Возьмите вот этот, он лучше». Чем? Ну просто лучше, да и все.

Ты приходишь в больницу и обращаешься к терапевту, который также уверено говорит тебе, что прививки лучше не делать, он знает, он – профессионал. Он произносит фразу «вегетососудистая дистония» и советует корвалол. Он профессионально фыркает и закатывает глаза. Ссылается на экспертизу и, главное, – на возраст. Но по дефолту он вполне может вырезать тебе матку, потому что так принято было в XIX веке, и скажи спасибо, что ты здесь, а не в средневековье с кострами – там все тоже было логично, авторитетно и профессионально, никто не сомневался ни в существовании ведьм, ни в теории плоской земли.

Дети продолжают кивать головами и верить в то, что понимают смысл, хотя на самом деле, понимают лишь правила игры.

За соседним столиком в кафе сидит группа людей. У них – тоже лекция. Мужчина рассказывает о том, за какое дерево нужно выйти замуж, после чего окружающие его девушки тихонько поют «Харе Кришна» и допивают свой латте. Разве для того, чтобы учить окружающих, не нужно иметь ученую степень? Как-то подтвердить свою теорию у профессионалов из нескольких смежных сфер? Он говорил с дендрологом? Нет, он никого не упоминает. Приходится верить на слово и выходить замуж за липу.

Ты оглядываешься и понимаешь – профессионализм как производное авторитетности – еще один миф, который мы сконструировали, спасаясь от хаоса. Мы скачем – от родителя к учителю, от учителя к профессору, от профессора – к президенту, к любому удобоваримому образу старшего, который объяснит и скажет, в какую сторону шагать. Который передаст тебе свои, очень условные, знания, а на самом деле – скорее всего просто отчеканит уверенным голосом собственные заблуждения, но ты – и здесь ты облегченно выдохнешь – научишься также чеканить.