Вот он. Он широко улыбается. Он полон веселья. Он говорит по телефону. На нем рубашка и пробковая шляпа. Он – в джунглях.
«Алло, вышлите денег!» – кричит он радостно в свой телефон.
«Добло-Кредит! Деньги до зарплаты!» – также радостно сообщает белое облачко над его головой.
Он счастлив.
И нарисован.
Это – не селф-хелп
soundtrack: Ariel Pink & Weyes Blood: Morning After | Myths 002 – EP
Нас придавило постмодерном. Смыслы рассыпаются в пыль. Подхватив идею, мир слишком долго говорил с самим собой о конце истории. Это истощает.
Все было проще, когда черное было черным, белое – белым, плохое – плохим, а хорошее – хорошим. Когда можно было ткнуть пальцем и быть уверенным, что ты хоть куда-то попал, ведь правда?
При овердозе твое сознание разлетается на молекулы, а ты – пытаешься ухватить их руками, собрать в воздухе и засунуть обратно, почему-то – в голову. Этот мир сейчас, кажется, похож на такой же сумасшедший танец микрочастиц после взрыва. Каждый смысл оказывается миражом и рассыпается в твоих руках, как только ты коснешься его парой вопросов, своим критическим мышлением, своей сократовской майевтикой, заново переосмысленной в начале нового «нового» времени.
В этом и есть суть эпохи постправды.
Но в этом нет нигилизма, нет стирания, нет уничтожения, все наши с детства знакомые смыслы никуда не делись, они все еще здесь, но, утратив свое прежнее агрегатное состояние, они превратились в пар и смешались с воздухом. Теперь нужно дождаться конденсации – очередного синтеза. Но нас крутит. Бросает из стороны в сторону во всей этой турбулентности и остаются лишь попытки ухватиться за остатки знакомых концепций, как за вбитые колышки, потому что иначе – унесет, и самое страшное – унесет непонятно куда.
Кажется, если мы сможем задать правильные вопросы, все станет на свои места. Какие места – свои?
Пережив модерн, прохихикав со все большим ужасом в голосе всю эпоху постмодерна, мы, хотелось бы верить, проскочим этот неясный период на бешеной скорости – слишком ускорилось все, а там, за ним, возможно, сможем ухватиться за новые феноменологические основы. Трансмодернистские, например. Кажется он – трансмодерн – оттуда и родился, из усталости от условной бессмысленности. Нужно только до него целиком добежать, доплыть через уносящие течения, по пути старательно и дружно концептуализируя конечный путь назначения, чтобы, достигнув цели, не уткнуться в очередной рассыпающийся мираж.
Но пока что крутит в водовороте: венец творения стал обезьянкой, общество сменилось гипериндивидуализмом, идеалы – стадным инстинктом. Ценности – давлением. История – пропагандой. Правда – и неправдой тоже. И это – неплохо, просто как-то спутано все, турбулентно, нет стройности в смешавшихся, когда-то стройных рядах, нет гармонии в этом хаосе.
Ты вдруг выхватываешь взглядом еще одну зацепку, тебе даже удается за нее ухватиться. Зацепка оказывается любовью, но и она вдруг теряет физическую плотность, разлетаясь на эндорфин, серотонин и окситоцин, разлетаясь на смесь инстинкта размножения и родительского инстинкта и детского. Становится сентиментальной идеей эпохи романтизма и методом контроля популяции.
Ты хватаешься за авторитеты, но оказывается, один – бухал, второй – ошибался, в академических кругах нет консенсуса, что же считать авторитетом, да и вообще, в какой-то книжке писали, что это все – поиски образа папочки и перекладывание ответственности и не бывает никаких альфа-самцов и дорожных карт.
Программирование мысли поселилось в заголовках. Теперь некого уличать в пропаганде – просто переставь слова местами, просто вынеси в заголовок правильную формулировку: не «экономического преступника через неделю сажают в тюрьму», а «известный бизнесмен в ближайшее время останется на свободе» – и все, все! И кто что может тебе предъявить? Разве ты врал? Разве есть твоя вина в том, что никто больше не читает ничего, кроме заголовков? Ведь ты волен так писать, потому что правда относительна, потому что ты имеешь право на свою точку зрения, потому что в любой момент – «не все так однозначно». Почему? Потому что идите к черту, вот почему. Несмотря на это щемящее чувство подспудного стыда внутри твоя совесть вроде как чиста, не так ли? Совесть каждого индивидуума теперь перманентно чиста, потому что нет больше ни норм, ни эталонов. И это прекрасно, жаль только, что мы пока еще все те же – привыкшие выживать и выкручиваться, – и отсутствие догматов воспринимаем не как идеальную форму свободы, а как приглашение к манипуляции.
Ты по привычке стараешься верить. Ты читаешь новости и постоянно нарываешься на ложь. И здесь ты можешь сказать себе, что если правды нет, то нет и лжи, но нет, это не так. Ложь появляется в том месте и тогда, когда тебя пытаются направить. В нужное русло – в религию, в идеологию, в удобную толпу. Если тебе кажется, что тебя на бешеной скорости разрывают в разные направления сразу – скорее всего тебя пытаются направить в панику, раскрутить в динамо-машине, чтобы ты не понимал, где верх, где низ, чтобы ты там устал, утомился, выблевал и, в конце концов, – подчинился. Помнишь, как приручают индийских слонов? Google it.
Человек физиологически чувствует фальшь. Кто-то больше, кто-то – меньше. Но мы всегда ее чувствуем. Эволюция не стояла на месте – мы неплохо считываем чужой язык тела и очень быстро обучаемся новым паттернам в фейкньюз. Любая ложь, а манипуляция правдой – ее производное, включает в нас реакцию «бей или беги». Немного так, не сильно. Но включает, поскольку внутренняя обезьянка в нас все еще считает, что врут только враги, а значит – нужно защищаться. Ты, конечно, приспособился к новому миру, ты, конечно, переосмыслил многие идеи. Ты, конечно, бог критического мышления. Или полубог, что в конечном счете одно и то же. Ты, конечно, знаешь, что правды нет – все слишком индивидуально. Но реакция на ложь все равно включается, ты просто глушишь ее. Так формируется еще один внутренний конфликт. Сколько их теперь у тебя? Это – тоже утомляет.
И здесь, во всей этой внутренней усталости, так хочется вернуться. Уцепиться за оставшиеся колышки смыслов, концептуализировать их заново, налепить на них, как на стабильную основу, все знакомое, что сумеешь ухватить в водовороте. Чтобы жизнь стала прежней. Простой. И понятной. Потому что пока она слишком хаотична. А у нас весьма консервативное отношение к неопределенности – мы ее не любим. Хотя могли бы полюбить.
Это называется – ностальгия.
А то, что мы сейчас переживаем – взросление. Наверное – взросление. Возможно. Выход из удобного инфантилизма тем и пугающ, что он всегда переживается впервые. Ты учился, шел на завод, шел на войну, растил внуков, оставаясь ребенком. Ты и взрослым умудрённым человеком себя считал, именно потому, что оставался ребенком.
Ты помнишь тот момент, когда родители усадили тебя на коленки и тихим вкрадчивым голосом объяснили, что Деда Мороза не существует? Было у тебя такое? Или это произошло как-то иначе – и ты просто однажды зашел на кухню и внезапно увидел, как Дед Мороз, вот тот самый Дед Мороз, приходивший к тебе каждый год, сейчас сидит на табуретке, оттянув свою седую бороду на лоб и глушит водку, и лицо у него почему-то соседа дяди Коли или, что еще страшнее – твоего отца. И тут ты вспоминаешь, что каждый год, в хороводе вокруг елки, ты тихо спрашивал маму: «А почему Дед Мороз – в папиных тапках?» – но никогда не слышал ответа. Ты помнишь этот момент? Дед Мороз был ненастоящим. Дед Мороз утратил свое агрегатное состояние и превратился в пар.
Нет ничего нового в экзистенциализме. Распад старого мира был описан Ницше больше ста лет назад. В каждый исторический момент цивилизационных вызовов, в каждый период смены парадигм человечество проваливалось в философию существования. Каждый раз. Начиная с Блаженного Августина и заканчивая Сартром. В любой непонятной ситуации – ныряй в экзистенциализм, как бы говорит нам вся человеческая история. На самом деле мир распадается всегда. Мир, как и человек, никогда и не был целым.
