© А. Ковалева, 2020

© М. Букша, дизайн обложки, 2020

© Е. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2020

© Издательство «Фолио», 2020

Каждые два дня человечество производит столько же информации, сколько создало за период от зарождения цивилизации вплоть до 2003 года. Так говорит Эрик Шмидт из Google. Он же говорит, что технологическая революция произойдет еще при нашей жизни. А мы к ней не готовы. Мы не готовы к революции, господа. Вот вам еще немного информации к тем массивам, которые ваш мозг давным-давно отчаялся обработать.

Человеческий мозг лихорадит, ведь он привык все систематизировать, всему придавать понятную структуру – именно через структуру он, в первую очередь, обрабатывает и запоминает информацию. И если о памяти, в нашем классическом ее понимании, уже в принципе можно потихоньку забывать – кажется, дружище в твоей черепной коробке решил плюнуть на это дело – то обрабатывать информацию он все-таки еще пытается. На зашкаливающей скорости. С перегревом мотора.

Нет, он не успевает так быстро перестраиваться под новые условия, и не надейся. Да, определенные химические маркеры в твоем геноме меняются в течение твоей жизни – но происходит это не так быстро, как хотелось бы. Прошли столетия, а твой друг в черепной коробке все еще считает, что тебе нужны коренные зубы, запасы жира и шерсть в труднодоступных местах. С тем же успехом ты можешь говорить ему «я сейчас читаю очередную глупую статью, принудительно смотрю рекламный ролик, скроллю ленту Инстаграма, реагирую, реагирую, реагирую, а ты не обрабатывай, пожалуйста, эту информацию, она не нужна» – нет, он не согласен, он будет ее обрабатывать. И мало того, он будет всеми силами стараться придать твоим новым знаниям вид удобной, понятной структуры. Будет силиться сотворить невозможное.

Мы потребляем слишком много информации, наш друг отстает от графика уже на годы, он аврально распихивает по углам и заметает под ковер детские воспоминания и темы лекций, а мы – все продолжаем скроллить ленту: эта статья важна, и эта, и эта тоже. Мы запасаемся противоречиями.

Когда-то в детстве я открыла для себя Конрада Лоренца, а вместе с ним, помимо этологии, еще и бихевиоризм, который – тогда казалось – так гладенько ложился на любые формы, так хорошо все объяснял. С тех пор меня преследовала идея (а я – преследовала ее) о том, что можно как-то согласовать между собой лимбическую систему и неокортекс, базовые инстинкты и сознание, биологию и культуру, науку и веру, рационализацию и мистику, словом – подружить рептилию, обезьянку и венец творения, которые как-то сосуществуют в каждом человеке, заключить их в хоровод логики. Кажется, где-то там лежал ключ ко всему.

Чтобы понять суть людей и, как следствие, – суть вещей, – мне было ну очень нужно согласовать их всех между собой. Но чем больше ты впихиваешь в себя информации, тем очевиднее недостаточность форм систематизации, предложенных этим миром.

Гегель и Кант взбивались до густой пены вперемешку с Рифкиным, Сапольски и Митио Каку, покрывались толстым слоем онлайн-курсов. Все это пропускалось через рационализацию и тщетные попытки организации знаний— в одну общую, красивую, все объясняющую картинку. Онлайн-курс по современному искусству бросила, основы генетики – дослушала до конца. Правда, из-за этого стерся из памяти Хайдеггер. Я испугалась и закруглилась с курсом экологии, но было поздно – меня покинул Делез, прихватив с собой остатки своей биографии, лишилось только послевкусие. А вот нейрофизиологию мучила до победного конца – даже помню, что ионы калия, точнее – их движение – обуславливает тот электрический заряд, в результате которого ты осознаешь, что другой человек коснулся твоей кожи.

За последний год помимо литературы, я, как водится в приличном обществе, училась не покладая рук. И ног. Проштудировала Arzamas, как все, проштудировала его производные, как все. Прослушала стэндфордский курс «Биология поведения человека» любимого Сапольски, курс «Нейрофизиология поведения» и «Генетика» от МГУ, теории языков и универсальной грамматики Ноама Чомски. Полирнула эпигенетику коэволюцией в исполнении французского антрополога Паскаля Пика. Сошла с ума. Спалила предохранители. Но продолжила.

В какой-то момент я решила выйти на переменку. Чтобы посмотреть на ситуацию со стороны.

Первое, что я вынесла из этого опыта, – я перегрелась. Предохранители таки нужно беречь.

Второе – память не выдерживает и нужно записывать, если хочешь сохранить даты и имена, а не просто расширенную картинку знаний.

И третье – чем больше ты знаешь, тем меньше в тебе желания учить. Этому много причин, но самая веселая из них, пожалуй, такая. Чем больше ты узнаешь, тем больше убеждаешься в том, что никто ничего не знает.

Ученые – святые новой эпохи – большую часть своего времени заняты попаданием то впросак, то в тупик, одни выдвигают теории, другие – задвигают их обратно, выдвигая новые. Это, разумеется, прекрасно – много красоты в этом танце принципа научного сомнения. Однако здесь интересно другое. Вышеуказанный процесс, насыщая мир новыми знаниями, параллельно обнаруживает – нет никаких констант и то, что вам вчера казалось очевидным, сегодня, под улюлюканье, снимается с доски почета. Да-да, релятивизм в его классическом понимании.

За последние пару десятилетий узкая специализация стала новой нормой. Следствие этого – к профессионализму, как величине, все чаще возникают вопросы. Предлагаемые пакеты знаний обычно настолько узкопрофильны, что зачастую почти не учитывают даже смежные сферы. Фотограф теперь нуждается в стилисте, мастере по свету, ретушере и нескольких других специалистах, знания которых еще двадцать лет назад не выносились в отдельную профессию. «Бессмысленная работа», описанная Дэвидом Грэбером, просачивается во все сферы жизни.

Но вот здесь начинается самое смешное. Я поняла, что не смогу упаковать свои знания, тем более так, чтоб они не устарели на следующий день. Эту книгу я писала три месяца, и даже за это время мне пришлось распрощаться с несколькими работами по причине того, что они потеряли актуальность. Всего за три месяца. Ключевые темы – хаос, скорость мира и связанная с этим тревожность – все это не кажется таким важным на фоне всемирного карантина, хотя три месяца назад это были животрепещущие темы. Поэтому я выбираю форму метафор. Никому ничего не навязывая. Не оформляя свои опыт и знания (весьма скудные, к слову) в упаковку значимости.

Как и в своей художественной практике, здесь, в этой книге, для меня крайне важно сотворчество с (в данном случае) читателем – его личные интерпретации. Его самостоятельное творение. Наше с тобой взаимодействие. Визуальный, художественный, образный язык здесь как нельзя кстати – он позволяет больше интерпретаций и, соответственно, больше личных смыслов.

Вы и сами догадаетесь, что в процессе написания этой работы мне иногда очень хотелось фамильярно так приобнять Делеза и с ним сигануть в формы ризомы. Она-то, по крайней мере, больше отражает беспорядочность окружающей нас реальности и, в отличие от линейного восприятия, ищет более объёмные конструкции, уходя от конкретики к хоть какой-то абстракции. Это было сложно. Очень сложно. Привычные паттерны так или иначе загоняют идеи в форму последовательного повествования, выстраивают рассказы в структуру и нарезают образы ровненькими кружочками. Но паутину взаимосвязей в историях, кажется, мне удалось сохранить. Или нет. Или да. Я не знаю.

На десерт. Недавно я столкнулась с одной, очень вкусной на мой взгляд, теорией. Это идея о том, что язык – это не инструмент коммуникации, а просто экстернализация сознания – механизм, позволяющий человеку воспринимать внутрипсихические процессы, происходящие в нем, как нечто внешнее, протекающее вне его. Отталкиваясь от этого, я почему-то захотела пообщаться с человеком (с тобой) именно в этом ключе. И в этом ключе, через метафоры, взаимосвязи и интертекстуальность, через иронию, а главное – через искренность, поговорить о том, что мне сейчас кажется важным.