Этот сборник коротких литературных форм рассказывает о чем-то, не буду объяснять, о чем, но о чем-то рассказывает точно.

[масло черного тмина / kensshi / вьюга меня замела]

soundtrack: GoGo Penguin / Protest

Вот она. Она сосредоточенно смотрит сквозь свой телефон. Куда-то дальше, глубже. В ботинки, в пол, в грунт. У нее бордовое пальто и аккуратная короткая прическа. Ей около сорока, и ее туфли и сумочка подобраны в цвет. Она старается. Она очень старается. Она старательно гасит в себе подступающую скорбь. В ней все еще что-то бурлит. Если бы не эта рутина.

Вот она. Она сидит рядом. Она – в погоне за молодостью. Оттого неясно, сколько ей лет. Ей кажется, что она любит себя. Ей кажется, что она делает это все – для себя. Ей кажется – высокие каблуки, выбеленные закрученные волосы и час перед зеркалом каждое утро – это ее выбор. Она не задумывается. Задумываться – слишком муторно, затратно и чревато. Она не улыбается, чтобы не показаться дурой. Она хорошая. Пусть все это заметят.

Вот она. Она в недорогом плюшевом пальто базарного фиолетового цвета. Она выкрасила остатки своих коротких волос в, как ей казалось, теплый рыжий оттенок, – чтоб придать лицу свежести, – но седина превратила все это в розовый пух. Ее тонкая кожа пошла сухой рябью морщин. Она красит остатки рта яркой малиновой помадой, не замечая, как сильно подчеркивает этим недовольно опустившиеся вниз уголки губ. Она красит веки синими тенями, не замечая, как сильно подчеркивает этим грустно опустившиеся вниз уголки глаз. Лицо ее подводит. Она выглядит недовольной, скандальной, готовой кинуться в бой работницей того самого базара, где было куплено ее пальто. Но это только кажущаяся видимость. Она старается. Она занята делами и мыслями. Она не помнит, сколько ей лет. Она не обращает внимания на то, как стала вязкой. Рыхлой и громоздкой. Она уже не помнит, как это было – без усталости. Поэтому она не задумывается об этом.

Вот он. Он стоит передо мной. Ему около шестнадцати, он совсем худой, его лицо испещрено прыщами. На его черном бомбере батареи опознавательных знаков – сине-желтый флаг, четыре тризуба, нашивка «Азов», и еще какие-то круглые отличительные значки цвета хаки. Он – защитник. Боец. Уже. Поэтому его ноги расставлены шире чем нужно: для устойчивости, в готовности к чему-то, к чему бы то ни было, ну хоть к чему-нибудь. А рука – с усилием сжимает поручень (локоть чуть в сторону, чтоб занимать побольше места, чтобы казаться больше, чтобы больше быть). Он уверенно с вызовом смотрит вперед. Его челюсти сжаты, потому что так – красивей и строже. Он знает как надо, знает кто он и знает, что будет дальше. Таким он хочет казаться. Себе. В такого себя он верит. В нем очень много уверенности. Очень много. Уверенности. Наверное поэтому, когда он вдруг ловит мой взгляд, опускает глаза, вспоминает о прыщах и незаметно, как будто ему туда и было нужно, отходит подальше.

Вот она. Она заняла место женщины с недовольным лицом. Ей от силы двадцать пять. У нее светлые волосы и черные брови. На ней синие джинсы и белая футболка с маленьким черным прямоугольником в области сердца. Сверху наброшена куртка. Она слушает музыку и сосредоточенно кивает в такт. Она поглощает мир вокруг себя быстро, не пережевывая и не осознавая. Набирает все, все что дают, а разберется – потом, когда и если придет желание разбираться. Еще лет семь она не будет понимать, кто она на самом деле. Но не смейте говорить ей об этом.

Вот он. Ему тридцать пять. Он – настоящий мужик. Не нужно сомневаться, он не услышит ваших сомнений. Он – настоящий мужик и все. У него усиленно мужская стрижка, усиленно мужская кожанка, усиленно мужская стойка, усиленно мужская неспособность улыбаться, усиленно мужской подбородок. А если подбородок вдруг покажется ему недостаточно мужским, он подаст челюсть вперед. А заодно – приподнимет голову. А заодно – встанет пошире и локоть подальше отведет, совсем как тот мальчик шестнадцати лет, что стоял на его месте вечность назад. Он мужчина, силач, самец, победитель – в этом нет никаких сомнений. Наверное поэтому, когда он замечает, что я исподтишка разглядываю его, он начинает переминаться с ноги на ногу. Он дергается. Нервничает. Не из-за меня, нет, ничто не в состоянии выбить из колеи настоящего мужчину, у него какие-то свои причины, мужские, серьезные, стоящие. Их он рисует на своем лице. Не для меня – для себя. Нет, он не думает о том, что он низковат – не в этом дело. Он не думает об этом, нет. 168, 2 сантиметра – это отличный рост для мужчины, был выше среднего в средние века, он запомнил эту информацию, потому что у него мужской развитый мозг, а не по каким-то другим причинам. Он вновь ловит мой взгляд и снова отводит глаза. Его мимика становится еще мужественней, а подергивания и переминания – еще деловитей. Но это не связано с тем, что кто-то рассматривал его выходную стойку. Мужчины не стесняются и точно – не боятся. Ему с детства так говорили и приучили повторять.

Вот она. Она крепко сжимает дерматиновую сумку с большими золотыми буквами DG. Она рассчитывает что-то в уме, периодически щуря глаза и поджимая губы. Кажется, она готовит серьезный разговор. Или, скорее, остроумный ответ мелкому обидчику. Именно этот ответ она должна была бы произнести в тот самый, в нужный момент. Бросить ему в лицо. И уйти, не оборачиваясь. Вот это было бы ловко. Вот так бы она заткнула его за пояс. Вот так она бы победила, и ей сейчас не пришлось бы забивать эту горечь фантазиями. Она так хочет проявиться. Она такого не заслужила. Она выбирает злиться, чтобы не чувствовать себя побежденной.

Вот она. Она стоит, прислонившись к окну и почему-то старается не плакать. Она покачивается. Она поправляет выбившуюся прядь волос за ухо и неосознанно гладит меховую отделку капюшона своей зимней куртки защитного цвета. Это все не стоит того, но она не может остановиться думать.

Вот он. Он держит в руках телефон. Он смотрит перед собой в пустоту. На нем болоньевая черная куртка, пегие джинсы и старые ботинки. Ему чуть за сорок, он кругловат и незаметно лысеет. Он сидит, широко расставив ноги, потому что так принято у уверенных мужчин, но глубокие складки у рта и на лбу говорят о нем больше, чем его сутулая спина. Он держится, крепится, но не может понять. Он куда-то бежал, чего-то достигал, с чем-то успешно боролся, иногда даже аккуратно шел по головам, он делал все, как положено, но теперь он сидит и не может понять, где его обещанное? Именно это – обещанное – он теперь недоуменно высматривает в пустоте перед собой. Вероятно, у него есть, дети, вероятно – у него все еще есть жена. Он все делал по правилам, шел по методичке, и вот здесь, в его «за сорок», он должен был быть уже не здесь. В методичке было написано: усердно работать, в методичке было написано – быть сильным, жениться, завести жилье и детей. Где он ошибся? Может быть нужен был другой порядок? Может быть тогда, в 1998-м, нужно было не туда повернуть? Или в 2001-м? У него нет сил все делать заново, он не думает о том, чтобы все делать заново. Он просто усиленно глушит в себе это странное чувство несбытости.