Ян кивнул.

— Ты сейчас в запасе?

— Да.

Это была не самая увлекательная беседа, которую мне доводилось слышать, но когда вы говорите на такую скользкую тему, трудно придумать, что сказать.

— Хорошо, — заверил Оделл и наклонился, чтобы поцеловать Роуз в щеку. — Увидимся на кладбище, а потом все вместе пойдем на поминки.

Роуз кивнула и вместе с сестрой вернулась к священнику, который пристально смотрел на Оделла.

— Да что с ним такое? — рявкнул Оделл.

— Ты затушил сигарету на ступеньках его церкви, — сухо ответил Ян. — Он, наверное, думает, что тебя вырастили волки.

Взгляд, который Оделл бросил на Яна, должен был бы испугать его, но через мгновение он ухмыльнулся, чтобы стереть с лица ненависть.

Наклонившись, Ян поднял раздавленный окурок и сказал священнику, что все уберет.

— Благодарю тебя, сын мой.

— Ты всегда был подлизой, Дойл.

— Ты просто злишься, потому что попадешь в ад, — ответил Ян ровным бесстрастным голосом.

— Пойдем уже, — пробормотал он и повернулся, чтобы спуститься с крыльца.

Ян схватил меня за руку и дернул, так что я даже не успел ничего сказать, прежде чем мы последовали за ним.

Оделл упомянул некоего Бейтса, и я предположил, что именно он сидел за рулем белого «шевроле тахо», к которому нас подвели.

— Он теперь маршал, а это его напарник, — произнес Оделл с отвращением в голосе, садясь во внедорожник.

— О, Дойл, — поприветствовал мужчина, и, в отличие от Оделла, он, казалось, был счастлив видеть Яна. — Хорошо выглядишь. Тебе на пользу служба в спецназе.

Он и сам был красив, вероятно, с меня ростом, и с морщинками вокруг темно-карих глаз, которые говорили, что он частенько смеется.

— Привет, напарник, — сказал он, протягивая мне руку через плечо. — Тайлер Бейтс.

Когда он произнес свое имя, я быстро пожал ему руку.

— Миро Джонс.

— Рад знакомству.

И на этом все, до тех пор, пока мы не добрались до кладбища Грейсленд, которое находилось на пересечении Кларк-стрит и Ирвинг-парк.

Атмосфера была гнетущей, день серым, холодным и промозглым, а внутри слышался только звук работающего обогревателя. Хотелось прикоснуться к Яну, утешить и успокоить его, но он сидел, прислонившись к двери и смотрел в окно, и, казалось, не нуждался в близости.

— Как, черт возьми, Роуз может позволить себе все это? — спросил Оделл Бейтса, оглядываясь по сторонам и тихо присвистывая.

— У семьи здесь есть свой участок, — ответил Ян, и Оделл повернулся, чтобы посмотреть на него.

— Откуда ты знаешь?

Ян пожал плечами.

— Эдди рассказал мне об этом давным-давно. Его мать хотела, чтобы он лежал здесь с семьей, а для Роуз здесь места нет.

— Дерьмово, — вмешался Бейтс.

— Держу пари, Роуз не имела права голоса, — заключил Ян.

— Блин, я так и знал, что нам надо было все это пропустить и ехать сразу на поминки, — проворчал Оделл.

— Мы несем гроб, приятель, — напомнил ему Бейтс. — Никуда нам не деться.

Разумеется, поскольку это было воскресенье перед Днем благодарения, накануне ночью выпал снег. Было холодно, когда они шли к могиле, и снег, покрывавший траву, громко скрипел под ногами, стоило всем сойти с расчищенных и посыпанных солью дорожек. Покрытие уже постелили и поставили навес и стулья, но их оказалось не так уж и много, поэтому остальные разместились вокруг.

Я наблюдал, как солдаты сняли флаг с гроба, сложили его и вручили Роуз, прежде чем пожилая женщина, которую я принял за мать Эдди, так как раньше ее не видел, забрала его у нее из рук. Роуз нахмурилась и прислонилась боком к Дженис, а та в свою очередь бросила на другую женщину убийственный взгляд, когда дочь повалилась в ее объятия.

— Ох, чувак, — простонал Бейтс, встретившись со мной взглядом.

— Для Роуз день будет тяжелым, — посочувствовал я, вся эта сцена казалась почти невыносимой. Наглядное напоминание о моем самом большом страхе: Ян лежит в гробу, а я прижимаю к груди сложенный флаг.

— Аминь, — произнес Бейтс, когда священник обратился к толпе.

ПОХОРОНЫ БЫЛИ УТОМИТЕЛЬНЫМИ. Я и понятия об этом не имел, пока не пошел на них впервые, когда мне исполнилось двадцать два. Одного из парней, с которыми я учился в полицейской академии, сбил пьяный водитель, когда тот переходил улицу. Он умер на месте. Я его почти не знал, но на похороны собрался весь поток. Вернувшись домой, я вырубился на диване и проснулся только через десять часов, когда пришла Аруна с едой.

Она была хорошей подругой, всегда думала обо мне, и пока я стоял на холоде на кладбище, меня вдруг осенило, что я должен позвонить ей и сказать об этом. Я всегда старался связаться с тем, кому хотел что-то сказать, вместо того чтобы ждать и позволять чувствам, неважно, плохим или хорошим, пропасть зря. Все было не так уж радужно, особенно когда я злился. Я изрыгал слова, которые никогда не должен был говорить, но когда чувствовал благодарность, обычно все проходило хорошо.

— Что? — Аруна поздоровалась после четвертого гудка.

За исключением, конечно, тех случаев, когда я звонил одной из своих жутко язвительных подруг.

— Спасибо, что всегда приносишь мне еду. Ты очень хороший человек.

Последовала пауза.

— Почему ты пьешь днем?

— Я не пью, ведьма ты этакая. Я на похоронах и расчувствовался.

— Ну так прекращай. Я получила опеку над тобой, когда все остальные уехали, так что по контракту обязана заботиться о тебе и заодно о Яне. Остальные за это присылают мне деньги каждый месяц.

— Господи, ну и длинный у тебя язык.

— Лиам тоже так говорит, — многозначительно произнесла она.

Я повесил трубку, потому что, Боже, это было уж слишком личное, а она прислала мне эмоджи губ, сердца и какашки. Ей всерьез лечиться надо.

Поговорив с Аруной, я удивился, получив сообщение от Майка Райана, одного из членов нашей с Яном команды. На полученной фотографии виднелась огромная корзина с фруктами, занимающая большую часть моего стола.

— Они становятся все больше, — заметил Райан, сняв трубку после первого же гудка.

— Я сказал ей, чтобы она перестала их присылать, — вздохнул я, улыбаясь при мысли о матери Оскара Гусмана. — Но она не прекратит.

— Вы с Дойлом спасли ее детей от сексуального рабства. Как же ты можешь не купаться в киви до конца своей гребаной жизни?

— А там действительно есть киви? — поинтересовался я.

— О, черт возьми, да. Еще манго, папайя и… что это за хрень?

— Личи, — услышал я ответ его напарника, Джека Дорси, звучащий гулким баритоном.

— Личи, — повторил Райан. — Что бы это ни было, черт возьми.

— Скажи ему, что тут еще карамбола и апельсины, которые привезли прямиком из Испании, без остановок на местном фермерском рынке.

— Я отправлю ей еще одно письмо на электронную почту, — пообещал я Райану. — Держу пари, посылать нам такое каждый месяц обходится в целое состояние. Может, смогу уговорить присылать раз в три месяца или раз в полгода.

— Я возьму персики для мамы, чтобы она испекла пирог. Она слетит с катушек, когда увидит их в середине осени.

— Я тоже хочу немного. Это мои персики, — напомнил я, потуже затягивая кашемировый шарф на шее, пока стоял на тротуаре и наблюдал, как Ян пожимает руки все большему количеству людей. Роуз хотела познакомить Яна со всеми, поэтому, когда она взяла его под руку, я одними губами сказал, что подожду, и отошел в сторону.

— Ты же понимаешь, что надо будет разъяснить кое-что новичкам, которых мы сюда пригласим, — небрежно заметил Райан.

— О чем ты?

— Ты же слышал, Кейдж недавно сказал, что нам нужны еще люди.

— И ты беспокоишься о том, что придется вводить их в курс дела?

— Да, чувак, это такая головная боль, когда приходится рассказывать новичкам обо всех наших шутках, о том, как мы все делаем, и обо всем остальном. Ему нужно просто оставить все как есть.

— Потому что ты боишься перемен, — усмехнулся я. — Это отличная причина, чтобы не работать на полную мощность.