— Ребята, что за безобразие, из-за одного человека урок срывается! с возмущением воскликнула Оля.

Ярков, сидевший вначале невозмутимо, постепенно менялся в лице. Уши у него начали багроветь. Испытание было трудным даже для Яркова. Если бы кто-нибудь сказал, наверное, легче было бы.

— Ну, чего ты сидишь? — вытянув обе руки в сторону Кости, вскочил с места Вася. — Почему ты молчишь?

Ребята зашумели. Ярков покраснел и уцепился за парту, словно кто-то собрался его стащить.

Мастер, прихрамывая сильнее обычного, подошел к Косте.

— Встань! — сдерживая гнев, сказал он.

Ярков усмехнулся, привстал, но вновь опустился.

Мастер почувствовал, как кровь приливает у него к лицу. Костя поежился, ожидая сердитого окрика.

— Встать надо, Костя, — тихо сказал мастер.

Ярков поколебался и медленно поднялся.

— Ты мешаешь нам заниматься, — так же тихо продолжал мастер. — Выйди из класса и доложи замполиту, что тебя выгнали.

Костя обвел глазами притихший класс, пожал плечами и опустился на парту.

— Ребята, что мы будем делать? — обратился мастер к группе. — Он отнимает у нас золотое время.

Иван Сергеевич мелким быстрым шагом подошел к Яркову.

— Надоел ты нам, Ярков, со своими фокусами. Выйди, тебе говорят!

Костя не тронулся с места. Корнаков осторожно тронул товарища за рукав.

— Удались, Костя, удались. Я бы сразу выскочил.

— Не так надо! — Вася рывком соскочил с места, легонько оттолкнул Ивана Сергеевича и цепко ухватил Яркова одной рукой за шею, другой за ремень гимнастерки. Не успели ребята опомниться, как он выволок сопротивляющегося Костю за дверь и с видом победителя вернулся на свое место.

— Выйди, Бугрин, из класса, — сказал Васе мастер. — Силой не переубедишь. Я бы тоже так мог, силы хватило бы: за ворот — да на солнышко.

Вася насупился, вздохнул и торопливо, ни на кого не глядя, вышел в коридор. Ярков, как ни в чем не бывало, сидел на подоконнике. Щелкая семечки, он сплевывал их в открытое окно. Вася решительно подошел к Яркову. Зажав двумя пальцами пуговицу на его гимнастерке, он пригрозил:

— Предупреждаю: по улице хоть на голове ходи, мне наплевать, а на уроке не мешай. А то по-настоящему получишь.

Ярков злобно сморщился, отстранил Васину руку.

— Я получу? Да я тебя в порошок… — Он ожесточенно потер ладони, показывая, что сделает с Васей. — А за то, что продал меня, отомщу.

Вася покачал головой.

— Дождешься, выгонят тебя из училища.

— Ой, ой, — с деланым испугом завопил Костя. — Пропаду я без училища! Да я хоть сейчас… — Костя присвистнул, — на поезд — да поминай, как звали!

— Да не так, тяни в себя… затягивайся, не бойся… В себя, в себя…

Два друга сидят на мягких листьях, поджав под себя ноги в укромном уголке школьного сада. Иногда они воровато оглядываются. Юра держит двумя вытянутыми пальцами дымящуюся папиросу. Рука его дрожит, глаза постепенно влажнеют. Он кашляет, смешно и беспомощно вытягивает шею, жалобно смотрит на Костю.

— Меня тошнит… Голова кружится…

— Еще разок… Так и за год не научишься.

Юра отчаянно морщится, с отвращением косится то на папироску, то на Костю, подносит к вытянутым вздрагивающим пухлым губам папиросу и вдруг откидывает ее. Из груди вырывается кашель. Слезинки торопливо, словно стыдясь, сбегают по щекам.

— Перерыв сделаем, отдохни пока.

Костя ложится спиной на чуть влажные листья, с удовольствием затягивается, выпускает колечки дыма; они поднимаются вверх, медленно расползаются.

— Едешь в поезде и покуриваешь, покуриваешь… Иначе пропадешь от скуки.

— Давно научился?

— С малых лет.

— А зачем все-таки люди курят? Я вот, например, нисколько не хочу курить.

— Чудак, привыкнешь.

— А зачем привыкать?

— Научишься — узнаешь.

Костя щелчком отбрасывает папиросу, переворачивается на живот.

— Бежать надо, Юрка. И чего ты не видел здесь?

— Я согласен, я давно хочу…

— Уедем на Черное море! Не хочу я клапаны изучать.

— Лучше в горы! Там приключения всякие…

— Эх, ты! А на море нет приключений? Утонуть можно. Шторм как закатит на двадцать баллов…

— Сказанул! Самое большее бывает тайфун в тринадцать баллов.

— Не придирайся, я к примеру. Красивее моря ничего нет. А на лето поедем в горы. Ладно?

— Ладно, — быстро соглашается Юрка.

— Надо бежать сейчас, — соображает Костя, — потому что через час начнется групповое собрание. Опять жевать мою фамилию начнут. — Костя встает. — Решено — сделано!

— С ума ты сошел, что ли? Надо маршрут обдумать. — Юра вынимает из кармана сложенную вчетверо карту. — Изучим маршрут. Садись.

Костя смеется.

— Чего изучать-то? Поезд довезет.

— Думаешь, Миклухо-Маклай или Пржевальский глупее тебя были? Однако без карты и компаса они никуда не ездили.

— Дурак твой Маклай! Поезд куда хочешь довезет.

— Он в Новую Гвинею ездил.

— Где это Гвинея, зачем он туда убегал?

Юра безнадежно вздыхает. Плохо человеку, если он совсем не читает книг. И все-таки с Костей ехать веселее. Только не сегодня и не завтра. Надо поговорить с Олей. Почему она перестала заниматься с ним? Хочет, чтобы он учился самостоятельно? Оля не понимает, что ему с ней легко домашние задания выполнять и учиться… Надо было все сказать ей, когда были вдвоем в кино. Она ведь ни за что не догадается, что он ее любит. Если Оля не станет с ним готовить уроки, тогда прости-прощай… Узнает, какой он, Юрка.

— Ты смотри, не выступай против меня, без тебя найдутся, — перебивает Костя мысли Юрки.

Да, Юра совсем забыл про собрание. Юра вообще никого не любит обижать. Он может даже похвалить, если Костя захочет.

— Хвалить не надо, не поверят тебе. Не вмешивайся, сиди и молчи, как рыба. А с побегом, действительно, придется обождать, — решает Костя. Надо получше приготовиться, выждать удобный момент.

На собрание Ярков явился, когда все уже собрались. Вошел он с привычной независимой усмешечкой. Хотел сесть на заднюю парту, но Оля указала на первую.

— Поближе садись, — сказала она официальным тоном.

Иван Сергеевич несколько раз выглядывал в окно: не идет ли Галина Афанасьевна? Но вместо замполита пришла вдруг тетя Ксения. Она уселась на задней скамейке рядом с Полевым, сложила на парте свои морщинистые загорелые руки и сказала:

— Можно мне, товарищи, так сказать, вне очереди? Я коротко.

— Выступайте, тетя Ксения, — наперебой закричали воспитанники.

Тетя Ксения встала, прошла за учительский стол. Словно разыскивая кого-то, внимательно оглядела учащихся.

— Труд надо уважать, — строго начала она. — Будь то труд уборщицы или инженера, кастелянши или токаря. Это вы не раз слышали. Мне стыдно об этом вам напоминать, честное слово, стыдно! А приходится… Ведь рядом урна, ну брось папироску туда. Так нет же, закидывают окурки под кровать, под тумбочку или растопчут на полу. — Тетя Ксения шумно вздохнула и повернулась к Яркову. — Рядом стул, а он сидит или, еще хуже, лежит в одежде на кровати, да еще книжечку в руках держит. Книгу читает культурным хочет быть, а на постель одевши валится. Говорю ему, а он хоть бы шевельнулся, ровно стенке говорю. «Ты что, глухой? — кричу. — Ведь постель грязнишь!» «А чего ей сделается», — отвечает. Такой вредный — пока меня не рассердит, не уйдет с кровати.

Ярков слушает внимательно, нет-нет да усмехнется.

— Так вот, я надеюсь на вас, ребята, и прежде всего на комсомольцев. Возьмите его в руки. Он портит культурный вид комнаты.

Тетя Ксения, пытливо посмотрев на Костю, прошла на свое место.

— У тебя мать есть? — с места спросил Иван Сергеевич. — Помнишь, как она после стирки не могла спину разогнуть?

— У нас машина стирает, — вставил Саша.

— А снимать белье с постелей, относить, вынимать из машины, гладить кто должен? Не все машина делает. Я, например, на одни брюки полчаса ухлопаю… Кто-нибудь видел, хоть раз, чтобы я бухнулся в одежде на постель? — Иван Сергеевич выждал. Ребята молчали. — Не видели. Потому что, кроме всего прочего, я не хочу спать на грязной постели.