Вивиан зашла в старый двор и поднялась по засыпанным снегом скрипучим деревянным ступеням. По длинному общему балкону бегали дети. Несколько мужчин, сидя на перилах, о чем-то спорили.

– Можно пофотографировать? – спросила она по-английски.

– Если только вы не мусульманка, – ответили мужчины и засмеялись.

– Я ищу полковника Ако Галича.

– Он здесь, вон в той квартире.

Галич сам открыл ей дверь. На нем был дутый жилет, надетый на рваную футболку, на ногах пятнистые штаны и кроссовки. Жилет сильно оттопыривался на животе.

Он взял Вив за локоть и провел по квартире, показывая фотографии, развешанные на стенах. Над кроватью вместо полога был растянут югославский флаг.

Потом они под ручку спустились вниз по лестнице, сопровождаемые восторженными возгласами сидящих на перилах мужчин.

На другой стороне улицы находилась небольшая кафана, и они зашли в ее полутемное теплое чрево. Низкий деревянный потолок. Меню приколотое прямо к стене. Играл скрипач. Его рука, держащая смычок, летала туда-сюда, как безумная, казалось, он не играл, а отгонял надоедливых мух.

Из окон открывалась диковатая панорама на заброшенный пустырь, покрытый пожухлой травой. За ним на ветру раскачивались серые гладкие буковые стволы.

– Кафана – то же, что кафе? – спросила Вив.

– Это традиционный сербский ресторан, как в Греции таверны, а в Турции мейханы, – ответил Галич. – Здесь много едят и много пьют, слушают живую музыку и танцуют. Наши крестьяне всегда выкроят час, чтобы посидеть здесь, накуриться до одури и обсудить новости.

На столе появилась бутылка вина.

 Галич заказал свиные ребрышки, картофельный салат и бобы со специями. Вив ограничилась картофельным салатом.

Перед поездкой она подробно изучила все доступные материалы. Галич родился в Белграде, учился во Франции, в 1932 году закончил Сорбонну. Потом вернулся в Сербию. В 1937–1938 годах воевал в Испании. Перейдя французскую границу, попал в лагерь. Год нелегально жил в Париже. Из Парижа кое-как добрался до Югославии. Воевал в партизанском отряде. В 1944 году находился в Западной Боснии и Далмации. Джерри, который дал ей эту информацию, полагал, что Ако Галич может кое-что знать об Анне Тремайн.

Шеф дал разрешение на эту командировку, но потребовал, чтобы поехала Вивиан, а не Фред. Она согласилась. Журналистское расследование по Анне Тремайн ее не особенно увлекало, но энтузиазм Фреда был заразителен.

– Вы попробуйте, попробуйте, – настаивал Галич на хорошем французском языке, немного обиженный тем, что Вив не спешит есть салат, – это вам не булочка с мясом.

Потом он отговорил ее заказывать темное пиво.

– Это пиво делают из торфа, который ногами давят македонские крестьяне. Выпейте лучше нашего домашнего вина.

Вино было рубинового цвета, терпкое и очень крепкое.

Вив терпеливо слушала его рассказы о войне на Балканах. Десятки боевых историй, которые, как ей казалось, он выдумывал на ходу ради того, чтобы ей понравиться. А она делала вид, что совершенно очарована его отвагой.

– Такой страшной войны еще не ведала земля, – рассуждал Галич. – Партизаны, четники, усташи, немцы, русские казаки, мусульмане, итальянцы, все пытались перерезать друг другу глотки. Правильно сказал Тито перед смертью – это была гражданская война. Все резали всех. Даже немцы и итальянцы передрались в 1944-м.

– Англичане тоже участвовали. Вы не слышали во время войны о женщине по имени Анна Тремайн? – прервала его Вив.

Галич молчал. Вив даже подумала, что он не расслышал вопроса.

– Когда наступит время, все документы будут доступны, – очнулся от раздумий Галич.

– Это время уже наступило.

– Откуда вы о ней знаете?

– Просто знаю.

– Анну Тремайн мы расстреляли. В 1944 году.

– В ее могиле лежали трупы мужчин.

– Их расстреляли вместе с ней.

– Но почему ее нет в могиле?

Галич колебался.

– А, да что там!.. В последний момент я ее пожалел. Она была беременна. Но там, наверху, в штабе, этого бы не поняли.

– Значит, она жива?

– Возможно.

Вив тихо присвистнула, хлебнула вина и посмотрела на Галича, словно он совершил подвиг.

«Как сейчас помню, была пятница, – продолжил Галич. – Наш командир по пятницам всегда постился. Штаб бригады находился в одном крестьянском доме. Посередине большой комнаты стоял длинный деревянный стол с лавками по сторонам. Во главе стола сидел наш командир, Он не любил коммунизм, но любил Россию, пусть и красную. И как антифашист, конечно, верил в Красную армию. Справа от него сидел начальник разведки, слева я, а дальше располагались остальные. На нас троих была военная униформа, другие сидели в том, что имели. Как говорится, кто во что горазд.

Мы только что разгромили один из отрядов 13-й горной дивизии Ваффен-СС «Ханджар», сформированной из югославских мусульман-боснийцев, и освободили деревушку. Солдаты этой дивизии носили круглые шапки-фески, в петлицах изображалась рука, держащая над свастикой короткий меч-ятаган или ханджар. Отсюда название дивизии. На окраине деревушки в кузнице лежало несколько зверски изувеченных тел с размозженными головами. Людей подтаскивали к наковальне и ударяли молотом по голове. Мы молча сняли шапки… Наш командир тихо спросил: «Достоин ли фашист пощады?» И сам же ответил: «Смерть за смерть. Кровь за кровь».

И вот привели пленных. Помню среди них были пять боснийских солдат и один офицер, один штатский немец, который назвался археологом, араб и женщина-англичанка, которая назвалась Анной Тремайн. Мы их по очереди допросили, но ничего интересного не узнали. Босняков сразу же расстреляли. Правда, офицера чуть позже. С остальными вышла заминка. Араб оказался из Йемена, совсем еще мальчишка. Он тупо повторял, что является британским разведчиком, путался в показаниях и требовал связаться с его куратором. У нас возникло подозрение, что он из батальона «Свободная Аравия», который немцы собирались перебросить из Северной Африки на Балканы. Немцы называли этот батальон – легионом[21]. Нам приказали переправить мальчишку в штаб Тито. Археолог был пожилой и совершенно не военный. Мы его пожалели.

А вот с женщиной получился конфуз. Расстрелянный нами боснийский офицер показал, что немцы, прикомандированные к легиону, считали ее своей. Но она это отрицала, тоже требуя с кем-то там связаться. Но как это сделать из леса? Через неделю из штаба Тито сообщили, что англичане женщину заберут. Но самолет прямо над нами был сбит. Немцы наступали. Что было делать? Мне приказали женщину расстрелять. Но она оказалась беременной. У меня не поднялась рука. Надеюсь, вы понимаете. Вместо нее я закопал умершего от ран четника. Во время нашего отступления она вместе с молодым йеменцем и археологом исчезла. Вот и все, что я знаю. Мы вышли из окружения, и я написал рапорт о расстреле с указанием места захоронения. Помню, англичане интересовались ее судьбой, но я решил им не говорить, как все было на самом деле.

– А как звали молодого йеменца и археолога?

Галич надолго задумался, пожевывая губами.

– Археолог был из Риги. Вроде немец – но не немец. Возможно, его звали Карл, фамилию не помню. А молодой йеменец… Если он действительно работал на англичан, то в архивах должны остаться документы. Постойте, постойте… Его звали Халид, но мы прозвали его Муса и издевались над этим именем так же, как над немецкими именами Фриц и Ганц.

– И вы больше никогда не слышали об Анне Тремайн?

– Никогда. А что? Вы ей кто – родня? Лет-то сколько прошло…

– Я хочу написать о ней. О ее судьбе.

Галич опять погрузился в какие-то свои мысли, и Вив терпеливо выдержала его отрешенный взгляд. Наконец он похлопал себя по дутому жилету.

– От Анны у меня осталась небольшая вещичка. Она сказала, что это Древний Египет.

Галич протянул Вив изящный браслет. Она повертела его в руках. Браслет действительно казался древним. Верхний слой золота был неоднородным, местами металл был сильно потерт.