– Уже почти миллион… но ведь приемники тоже денег стоят, и прокладка проводов…

– Чистыми выходит восемьсот тысяч, чуть меньше. Только это…

– Что – это?

– Отто Шеллинг в Берлине такую же студию сделал, и от него больше двух миллионов марок пришло. Ты не волнуйся, не будет протеч… утечки, вот. Лампа работает часов триста, а ремонтируют их только на моем заводе. И все равно никто ее больше сделать не сможет, даже если и скрадут – Машка рассмеялась.

– Это почему?

– Пойдем, покажу…

Лампа нашлась почему-то у Машки в комнате, причем никаких там электродов я не увидел. А увидел, напротив, золотых рыбок, плавающих в здоровенной банке. Довольно кривой, так что рыбок и не разглядеть толком было.

– Без рыбок она не работает? – попытался съязвить я.

– Ох, Саша, Саша… Ты в суть смотри: банка-то сапфировая! Стекло такой мощности не держит, плавится – поэтому даже такая лампа только часов триста держится. Крышку и вводы я герметизирую как раз стеклом, а оно потихоньку ползет и газить начинает. Только сапфир годится, а кроме меня никто такое сделать не сумеет.

– Мне остается лишь гордиться такой дочерью! Хотя сама идея лампы, которая потребляет киловатт… сколько, пятьдесят?

– Двадцать примерно, пять в линию выдает, Степан говорит.

– Все равно, странная идея.

– Это Камиллина… ой!

– Ты хочешь сказать, что Камилла придумала такую лампу, а вовсе не…

– Нет, Камилла пожаловалась ей что плохо, что с тобой поговорить нельзя хотя бы по телефону. А ты же сам Степке и ей рассказывал про эти радиоволны, которые туда-сюда скачут – вот Елена Андреевна и стала думать передатчик, который вокруг Земли работать сможет. Кстати, передатчик тоже уже готов. Вокруг Земли не знаю, но с Москвой теперь поговорить всегда почти можно.

– Вот это – отличная новость, спасибо, порадовала… погоди, какой приемник на одних диодах? Диоды откуда?

– Про это ты Ольгу Александровну спрашивай, она Степке диодный завод строила…

Забавно: диоды для стартеров до моего путешествия делались в лаборатории Химического института, руководимого теперь Ольгой Александровной. Большие, с рабочими дисками по сантиметру. Но, вероятно, Суворовой такое "нецелевое использование" вообще-то учебных и исследовательских помещений не понравилось – и она (воспользовавшись своим правом на любые траты) просто выстроила отдельный завод. Ну а поскольку завод работал с довольно гадкими веществами, то выстроила она его несколько на отшибе – причем "отшиб" этот оказался километрах в двадцати за "периметром". Но – опять "на моей земле": Ольга Александровна, пользуясь Машкой как тараном, открывающим двери высоких кабинетов, пририсовала к поместью полоску шириной в три и длиной в двадцать четыре версты.

Самое удивительное, что к Газенкампфу договариваться о продаже мне этой полоски ездил Энгельгардт, Александр Платонович который. А в его кабинет Машка "притаранила" Портнова, который живенько так объяснил губернатору-сельскохозяйственнику, что лесополосы – это хорошо, суховеев не будет, сравните что творилось до поместья и после него в прошлый суховей, а ведь это еще деревья и вырасти толком не успели – ну а на земле общественной и не успеют никогда, поскольку срубят их…

Понятно, что Платонович о печальной судьбе Арала не знал и искренне думал, что всю реку выпить не получится… впрочем, Волгу я выпивать и не буду. А кусочек земли – он пригодится, и не только для диодного завода. Что-то народу в городках моих стало многовато. Мне ведь своего хозяйства всех прокормить пока не хватает – в смысле не просто сытно кормить, а еще и вкусно. Для этого денежки нужны – и загребать дополнительную копеечку на прокорм я попросил давно знакомого мне француза. Андрея Павловича де Фонтане де ля Гюярдьера…

Господин Бах с волнением смотрел на приближающийся Гамбург. Все же полгода за океаном – это много для простого бюргера, и возвращение на Родину обычно человека равнодушным не оставляет. Но это – обычного человека, а господин Бах все же человеком был не совсем обычным, и, положа руку на сердце, он и сам признавал, что волновался столь же сильно всего два раза в жизни – очень напряженной жизни. Этот раз оказался третьим…

Первый раз он так же волновался, когда его – после принятия предложения военного министра – поздравил следующим званием лично Император. Заметив при этом, как бы вскользь, что отныне о нем будут помнить лишь сам Император и военный министр…

Второй – когда после ухода военного министра в отставку ему показалось, что работа его стала более не востребованной. И чувства переросли в уверенность, когда он получил очередное свое письмо обратно с пометкой "адресат выбыл"…

Ну, выбыл, так прибудет – господин Бах переплетал в своей мастерской очень разные документы и понимал, что в Европе нарастает напряженность. Вспомнят о нем… Вот только он и предположить не мог, кто вспомнит и как.

В одно прекрасное утро к нему в мастерскую зашел странный молодой человек в сопровождении совсем юной девушки, практически девочки. Под мышкой визитер держал толстую папку с какими-то бумагами, но на вопрос "что ему угодно" как-то замялся и сказал, что у него к герру Баху дело несколько конфиденциального характера. Однако странной эта парочка показалась переплетчику не этим: довольно многие посетители конторы желали конфиденциальности. Но с этой парочкой дело было в другом: Бах впервые не смог определить откуда этот господин. Не немец – говорит с легким, но заметным акцентом. Не француз, коих в Берлине была как бы не треть. Не скандинав, и на русского тоже не похож. А когда они остались в кабинете хозяина мастерской втроем, юноша вдруг сказал – по-русски сказал, но все равно с тем же странным акцентом:

– Герр Бах, мне кажется, что хотя Родина вас несколько подзабыла, вы ее прекрасно помните. И готовы вновь поработать к ее благополучию, только не знаете как. А я знаю…

Время нынче жестокое, да и работа у Людвига Баха была нервная, так что к подобным шуткам судьбы он успел подготовиться. Но когда его рука лишь двинулась в направлении спрятанного под столешницей револьвера, в руке у девочки возник пистолет, причем направленный точно между глаз хозяина кабинета – и владелец переплетной мастерской осознал, что она не играет…

– Господин подполковник, – продолжил гость, – я хоть и не похож на покойного императора, но тоже о вас помню. Не будем создавать друг другу сложности, тем более что и предложение мое вы можете просто проигнорировать. Я же завтра с утра убываю из страны, причем ранее чем через несколько лет возвращаться не планирую. И если вы предложение мое не примете, я много не потеряю. И Родина наша много не потеряет… но все же кое-чего не получит. Вот вам бумаги, которые следует переплести. Все, кроме пятого сверху листа. Его вы прочитайте и, если вам понравится, делайте что там написано. Если нет – не делайте. Здесь – он протянул подполковнику тугой рулончик – тысяча фунтов. Британских – по плану предстоят некоторые расходы. Без плана – можете их пропить.

– А если вкратце, на что так много может понадобиться?

– Съездить в Америку, запатентовать вот эту штуку – гость открыл папку и показал на очень странный механизм, скрепляющий лежащие в папке листы бумаги. – Затем вы продадите патент кому указано, получите много денег и дальнейшие инструкции. Ну и пройдете курс обучения кое-чему… Да, независимо от вашего решения прошу пятый лист уничтожить. В печке сжечь то есть. Можете считать, что это личная просьба Петра Семеновича Ванновского. А бумаги… после того как бумаги переплетете, можете их выкинуть. Впрочем, можете и сразу выкинуть… – и с этими словами странная парочка удалилась.

Герр Бах открыл лежащую на столе папку. А через час, покинув нотариуса, заверившего факт продажи мастерской старшему приказчику – причем в рассрочку, он, захватив всего лишь саквояж со сменой белья, отправился на вокзал. Откуда поезд доставил его в Гамбург…