— Тебе одному тяжело, людей много, вот и поделись со Львом, он тебя разгрузит.

— Конечно, — сказал я, — у меня действительно учеников многовато.

— Ну тогда давай так, пусть Кузнецов тренирует ленинградцев — Винокурова и Мельникова, спортсмены не слабые, с перспективой. Не возражаешь? Ну и хорошо. Значит, остаются еще двое, которых нужно поделить, они приблизительно равны — Назлымов и Сидяк. Кого ты себе берешь?

— Выбирай сам, — говорю, — согласен на любого.

— Ну, пусть тогда у Кузнецова тренируется Назлымов.

— Пожалуйста, не возражаю.

Прошел еще год, и Булгаков как-то в разговоре решил меня поддеть:

— Дод, а ты маху дал, когда Сидяка себе оставил! Назлымов талантливее.

— Не думаю, — говорю. Вижу, ему хочется поспорить, — может быть, для того, чтобы утвердиться в своем мнении. Но я в своей оценке был уверен.

Да, талант Назлымова бесспорен. С ним все ясно: он очень быстр, а быстроте движений и реакций фехтовальщика просто цены нет. Кроме того, Назлымов волевой, умеет бороться, страшно хитрый — из хитрецов хитрый. Прекрасно оценивает обстановку не только в борьбе за отдельный удар, но и в бою, и во всем соревновании.

Но и Сидяк волевой и в этом Назлымову не уступает. К тому времени он был уже во второй десятке фехтовальщиков СССР, и мне казалось, что есть возможности подвести его к уровню мирового класса. К тому же очень хотелось сделать сильным такого необычного спортсмена, да еще и левшу. Это бы значило, что удалось открыть еще один путь, сделать педагогическую находку.

— Слушай, — говорю Булгакову, — а давай посоревнуем их. Только не на короткий срок, а на два-три года. Через несколько лет сравним их результаты.

— Согласен. Давай поспорим. Только на что? — смеется Булгаков. — На столик в ресторане?

— Договорились!

Проходит год. На первенстве СССР 1966 года Назлымов попадает в финал и занимает шестое место. Сидяк — в полуфинале.

— Видишь, — смеется Булгаков, — Назлымов лучше!

— Подожди, — говорю, — мы спорили не на год.

Проходит еще год. Сидяк уже не спарринг-партнер. Он попадает в финал первенства СССР, тренируется со сборной. Назлымов едет в Монреаль на чемпионат мира, становится там четвертым в личном первенстве и приносит нашей команде победные очки во всех четырех боях в решающем матче с Венгрией. Теперь он уже идет в сборной вторым номером после Ракиты.

— Я не отрицаю, — говорит Булгаков, — они оба растут, но Назлымов все равно далеко впереди.

Наступает 1968 год — олимпийский. Сидяк одерживает две победы в финальном матче командного первенства и становится заслуженным мастером спорта, но в личных соревнованиях Олимпиады участия пока не принимает. А Назлымов уже борется за призовые места в личном турнире, становится четвертым.

— Ладно, Генрих, — говорю я, — наш спор затянулся. Давай так: следующий год — последний. Тогда и подведем итоги этого матча.

Первенство мира 1969 года. Сидяк становится чемпионом мира в личных соревнованиях, а Назлымов выступает неудачно. Генрих при встрече сразу начинает разговор сам.

— Да-а, — крутит он головой. — Сидяк, хоть и завоевал золотую медаль, не сильнее Назлымова. Они оба талантливые, только по-разному, а значит, методы тренировки должны быть неодинаковыми. Столик все-таки за мной.

Поднимался Сидяк к своему мастерству нелегким путем. Он бывал сильно возбужден на соревнованиях. Желание драться — огромное, выдержки — никакой. Ему бы только вперед, скорей нанести удар, в атаку! Завидное стремление бороться вызывало огромный накал энергии, концентрировало внимание.

Но слабее его делало то, что, наскакивая все время на противника, к решающему счету — 3:3, 4:4 — он проводил уже целую серию схваток, в которых демонстрировал свою в общем-то прямолинейную и односложную тактику. И теперь его противнику очень легко удавалось «вычислить», что он будет делать дальше, и нанести ему чистый удар. Более опытные бойцы в решающий момент его обязательно обыгрывали. На это Булгаков, в частности, тоже обращал внимание. Что же было делать?

Старым тренерам известны вероятностные тактические связи между последовательно применяемыми действиями в поединке. Суть этих связей в том, что, когда спортсмен получает удар, нанесенный определенным образом, он начинает думать: «Ох, я же не так действовал, надо было сделать вот это!» И если тут же ситуация повторится, он скорее всего «вот это» и сделает.

Для Сидяка как раз и были характерны скоротечные поединки, не оставляющие противникам более трех-шести секунд на обдумывание в интервалах между схватками. В бою на пять ударов в среднем можно насчитать шесть-восемь схваток. И стопроцентного предугадывания быть просто не может. Достаточно действовать более вероятно, чем менее вероятно, — тогда в большем количестве схваток будешь прав.

И родилась интересная идея. Можно как следует оттренировать тактически обоснованную последовательность действий, закрепив каждое в определенном месте вероятностной цепи. А поскольку Сидяк никому не дает опомниться на дорожке, драться против него станет очень тяжело. Вся эта система призвана оказать жесточайший «прессинг» на противника. Ведь после очередной схватки он должен обязательно спохватиться: «Эх, что же я не сделал против него вот это?» — или решить: «Буду действовать сейчас вот так». И когда через три-пять секунд Сидяк вновь на него нападает, то он, очень вероятно, сделает что задумал. И тут Сидяк пустит в ход контрприем, намертво закрепленный в этом месте вероятностной тактической цепи.

Чтобы создать у Сидяка хорошо закрепленные навыки, потребовалось некоторое время. Но уже к концу 1967 года он начал поразительно сильно драться. Его простоватость исчезла как дым. Противники не понимали, отчего это вдруг его действия стало трудно предугадать.

Я так же тренировал и других своих учеников, в частности Ракиту. И это всем сослужило хорошую службу, потому что в условиях напряженного поединка, полного неожиданностей, у каждого возникают ситуации скоротечного боя, когда нет времени на размышление.

Помимо вероятностных комбинаций в работе с Сидяком было удачно применено еще несколько важных элементов, сочетающихся с особенностями его боя. Так, например, он всегда очень заметно, агрессивно, почти без подготовки начинал нападение, вследствие чего противнику легко было распознать начало атаки. Учитывая это, мы стали тренировать атаки с более далекого расстояния — хоть прямо с линии начала боя, сразу после сигнала «начинайте!». Это, конечно, противоречит фехтовальному опыту и традициям. Однако «фокус» заключался еще в одном противоречии. Стартовая быстрота у него также была небольшая. В этом случае, как всегда, он очень заметно бросался вперед, противник, естественно, пытался контратаковать, а Сидяк до него еще просто не успевал добежать! И это было удобно Сидяку: медленные старты сочетались у него со склонностью к реакции выбора, и он успевал правильно среагировать и взять защиту точно со стороны нападения. В результате он прекрасно — пожалуй, лучше всех советских фехтовальщиков — научился парировать контратаки противников.

Если же вместо контратаки Сидяк встречал отступление, то, ускоряя бег — а с разбегу он становился так же быстр, как и другие, — набирал неожиданную для него скорость, и атака становилась внезапной. Здесь ему снова помогала его отличная реакция выбора: делая обманные движения саблей, он легко запутывал противника и наносил удар в открытую часть туловища или маску.

В использовании небыстрых стартов для начала нападений у меня уже был опыт, приобретенный с Марком Ракитой. Но он, как правило, начинал атаки с дистанции, не противоречащей канонам классического фехтования. Даже напротив — он стремился стать ближе, чем другие. А Сидяку, оказалось, чем дальше, тем даже и лучше. И эта аномалия сделалась правилом для него.

Многие в то время не понимали, за счет чего выигрывает Сидяк:

— Бросается как сумасшедший, а удары все равно наносит…