На первенстве он уверенно дошел до полуфинала, а дальше стало труднее. Борьба оказалась крайне запутанной, да и система проведения первенства была необычной: полуфинальные победы, как в спортивных играх, засчитывались в финале. В последнем бою жребий свел его с Умяром Мавлихановым. Тот, кто выигрывал, попадал в финал, проигравший выбывал из соревнований. У Мавлиханова было неизмеримо больше опыта: он уже побывал на трех мировых первенствах и на олимпиаде. Правда, у Ракиты бои с ним всегда проходили психологически ровно — они дружили, вместе тренировались. Мавлиханов был способен на более высокие всплески мастерства, но менее устойчив в борьбе. Это сказалось, и полуфинальный поединок он проиграл, — видимо, как раз потому, что он был решающим.

Итак, Ракита попал в финал.

— Вот видишь, — сказал я тогда, — все правильно, твое место в финале. Если провести десять соревнований между сильнейшими и подсчитать среднестатистические данные, тебя из восьмерки лучших сейчас никак не выбросить. Конечно, в турнире могут быть всякие случайности, но сегодня их не было — и ты оказался на своем месте. Самое интересное, что ты — совершенно другой! Ты бы себя прежнего просто не узнал. Ведь фехтуешь на совершенно новом материале! И главное — для всех это непривычно: они выходят еще на старого Ракиту.

По тогдашней формуле соревнований в финале оставалось провести всего четыре боя с победителями соседнего полуфинала. Ракита подошел к финальным боям, имея одну победу и два поражения.

Перед каждым боем подходил и говорил ему две-три фразы о предстоящих соперниках, и все. Было видно, что моя помощь ему не нужна. Он выиграл один бой, за ним — другой. Все шло хорошо, но итог был неизвестен, потому что почти все участники финала к тому времени имели приблизительно равное количество побед и поражений.

Третий бой у него был с Яковом Рыльским. Труднейший бой, и этого следовало ожидать, так как с ним Ракита всегда дрался упорно. Судьи невольно помогали Рыльскому — естественно: он чемпион мира, лучший фехтовальщик страны, и некоторые удары Ракиты казались им случайными. Особенно их нерешительность была видна, когда счет стал 4:4. Не меньше пяти схваток были оценены как сомнительные. Понятно, судьи хотели, чтобы такому знаменитому фехтовальщику, как Яков Рыльский, был нанесен бесспорный удар. А это не так-то просто сделать: чуть дальше, чуть ближе — и в результате кто-то говорит «был удар», кто-то — «не был», кто-то воздерживается, и снова назначается схватка, и опять расхождения среди судей, фехтовальщики возвращаются в позиции и начинают еще раз… И все-таки дождались такого — бесспорного — удара. Его нанес Ракита и выиграл бой. А когда Марк, к удивлению многих, выиграл и последний свой бой, оказалось, что только Асатиани набрал такое же количество побед — пять — и, значит, им предстоит перебой за первое место! Мне ничего не нужно было говорить своему ученику: Марк был готов к поединку. Он довольно быстро выиграл у Нугзара Асатиани и стал чемпионом Советского Союза!

Он спустился с дорожки, и на него сразу набросились друзья, стали поздравлять, обнимать. Минуту-другую продолжалась эта счастливая суета, потом вижу: он опомнился и начал искать меня глазами. Наконец подходит. Я стою у колонны в стороне и, так сказать, издали наблюдаю за процедурой. Он высвобождается из объятий, подходит ко мне:

— Ну, что скажешь?

Такое ликование было у него в голосе, в лице, в каждом движении! Его просто распирало от счастья, внезапно свалившегося на голову.

— Очень рад, Марк! Не сомневался, что ты выиграешь перебой. Еще до чемпионата было ясно, что сейчас ты не слабее любого. Все шло в лучшем виде, ты боролся за каждый бой, не думая о медалях, просто старался выиграть каждую схватку, нанести каждый удар… А уж когда дошло до перебоя — нервы у тебя крепкие… Но тебе же говорили, что при удачном раскладе ты сможешь стать чемпионом.

Он не мог понять моего спокойствия. Он все еще не верил, что меньше чем за год достиг того, с чем совсем было уже распрощался, даже в мечтах. Его очень долго не признавали, считали бесперспективным, отказывали в фехтовальном таланте. Хотя по юношеским результатам он был сильнейшим в Союзе, его не только ни разу не взяли на первенство мира среди юниоров, но даже на сбор ни разу не пригласили. Он видел, что дерется не хуже других своих сверстников, а часто даже лучше. Но начинал уже думать, что, может, и правда — специалистам со стороны виднее. До комплекса неполноценности ему, конечно, было далеко. Марк обладал очень устойчивой психикой, однако постоянные сомнения в своих возможностях привели к тому, что мечта о высших результатах стала казаться ему почти недостижимой.

За двенадцать лет совместных тренировок мне удалось заиметь непререкаемый авторитет в глазах ученика, несмотря на то, что по складу своего характера Марк был самостоятелен в суждениях, несколько ироничен и очень активен. Он стал уже обладателем многих наград, чемпионом мира, однако в наших отношениях ничего не менялось: как бы много он ни умел, в решающий момент оказывалось, что есть еще многое, чему следовало научиться.

— Видишь, — жаловался он мне где-нибудь на соревнованиях, — я сегодня никуда не гожусь! Дерусь плохо, и судья плохой, и противник неудобный, ничего не получается, и вообще не вполне здоров…

— Это ты зря, — приходилось настраивать его. — Не так-то у тебя все и плохо, тебя и сейчас голыми руками не возьмешь! А будешь слушаться — попробуем выиграть.

И он слушался. И что-нибудь придумывали и побеждали не раз вместе.

Чтобы предупредить возможную психическую перегрузку тренировок и боев, напряженного переживания за результат, всегда говорил ему: «Между нами должно быть разделение труда». Авторитет — авторитетом, а мне нужно было четко определить направленность его творчества в поединках. Но, кроме того, нерационально было искать в Раките только безгласного исполнителя. Он был способен на неожиданные решения, находки, и нужно было создать для этого благоприятную обстановку.

По этим принципам и строилось паше распределение обязанностей: «тренер — придумывает, ученик — выигрывает». И в пределах задания он получал полную свободу для импровизации. Его задача была изучать противников, не упуская ни одной мелочи. И все, что ему удавалось зачерпнуть, мы обдумывали сообща. Потом наступала моя очередь — принять решение и сформулировать задание, а после этого ему предоставлялась полная свобода в том, как выполнить задание.

Ракита очень любил помногу тренироваться, как правило, его не приходилось заставлять работать. Но иногда, когда до конца тренировки оставалось минут пять, я говорил:

— Хватит, на сегодня закончили.

— Почему? Я не устал, — возмущался он. — Ну, еще один бой!

— Все! — Уговорить меня ему не удавалось.

Я не боялся, что он перетренируется — при его «запасах» тренированности это ему не угрожало. Но зато, когда на тренировке или соревновании приходилось добиваться, чтобы он работал сверх сил и желания, я мог настаивать на своем.

— Не могу, Дод. Видишь, все из рук валится, так устал, — начинал говорить он.

— А, перестань, — отвечал я. — Ты устал! Лучше посмотри, как устал твой партнер. Тебе легче, ты же позиционщик и двигаешься меньше — только в тактических целях, а все остальные двигаются во много раз больше потому, что движение для них — фон боя. Так что нечего жаловаться! Ты можешь! Пошел! Запасы у тебя еще есть.

Маленькая хитрость становилась могучим рычагом для того, чтобы побудить его проявить волю: он безгранично мне доверял. А ведь однажды, еще до нашей встречи, он испытал жестокую перетренировку. Тогда он был в числе жаждущих попасть в ученики к Виталию Андреевичу Аркадьеву. А таких всегда было очень много. Виталий Андреевич любил присматривать сразу за большим количеством спортсменов. Поглядывал, иногда давал кому-нибудь из жаждущих урок, иногда наблюдал за поединками и при этом присматривался, что за человек, возможен ли с ним контакт. Круг же его признанных учеников был очень ограничен, и это естественно: он же не мог всерьез заниматься с многими — не хватило бы времени, да и сил. Никто из нас молодым его вообще не помнил, все последние тридцать лет это был пожилой человек, который просто не в состоянии давать в день больше четырех-пяти уроков. Да и это удивительно в его возрасте — к концу тренировок он всегда был мокрый до нитки. Он вообще всегда имел учеников больше, чем мог осилить. И плюс к этому — много «кандидатов».