— Вам нехорошо, сэр?.. — мгновенно испугался Криденс.

— Нет. Просто устал, — негромко ответил Грейвз, постаравшись улыбнуться. — Не думай об этом.

За исключением этого эпизода, остаток дня прошёл очень спокойно. Грейвз провалялся без сна несколько часов — впрочем, спать ему по-прежнему не хотелось — глядя в потолок и слушая длинный, прочувствованный, насыщенный метафорами монолог в голове. Внутренний голос в этот раз вильнул в философию, так что Грейвз, помимо тошнотворного чувства вины, испытывал ещё и изрядное любопытство, следя за стройно развивающейся мыслью. Вывод, конечно же, был очевиден с самого начала — «Таким мудаком ты ещё не был, Персиваль Грейвз» — но прийти к нему, стартовав от «Руки бы тебе оторвать», и пройдя через «В отсутствие возможности сказать «нет» любое «да» автоматически становится ложным», с заходом в «Ну ёб твою мать, Персиваль, тебе больше не с кем было трахаться?..» — это было по-настоящему увлекательно.

Когда он наконец вышел из спальни, слегка утомлённый таким длинным выступлением своего внутреннего голоса, но на удивление приободрившийся — потому что жалеть себя в этой ситуации было глупо, злиться на себя Персивалю надоело, стыдно больше не было, поскольку даже у стыда, как оказалось, были пределы, и они обнаружились на границе «Да, ты мудак, Персиваль. А теперь иди, живи с этим дальше» — ему стало легче.

Криденс выглянул из своей комнаты, как только услышал, что Грейвз вышел из спальни. Поблагодарил за письмо. Попросил разрешения обнять. Дальше они стояли, наверное, полчаса, потому что у Грейвза не разжимались руки. Стояли, покачиваясь, дышали друг в друга. Грейвз — Криденсу в волосы. Криденс — Грейвзу в плечо.

Потом они отправились в Лондон искать подарок для Модести. Оказалось, что оба плохо представляют, каким он может быть. Грейвз предложил куклу: самый очевидный выбор для девочки лет восьми или десяти. Криденс ответил, что Модести любит тряпичных кукол, потому что с ними можно спать, а если запачкаются, их можно выстирать, а фарфоровых не положишь себе в постель, а ещё они могут разбиться. Грейвз согласился с этой безупречной логикой, и они отправились искать тряпичных кукол. По дороге нашли жемчужно-серого зайца с розовым носом и синими глазами, вязаные перчатки, кухонный фартук со стрекозами, бумажный театр и вышитый бисером кошелёк с незабудками. В конверт это всё не влезло бы уже на этапе зайца, так что Грейвз предложил заодно упаковать подарки в сундучок для рукоделия, а потом зайти на почту в Гленгори и отправить посылку за океан.

Тина не оставила адреса, где живёт Модести, но Грейвз знал адрес Тины и рассудил, что безопаснее всего будет устроить переписку Криденса с сестрой через неё. Они поужинали там же, в Лондоне. Криденс обдумывал письмо и расспрашивал очень внимательно — о чём ему можно говорить Модести, о чём нельзя. Грейвз рассказывал о законе Раппапорт и его истории, об охоте на ведьм. Чтобы отвлечься и перестать думать о том, что после чудесного дня и почти романтического вечера они просто вернутся домой и просто разойдутся по спальням, он рассказывал про Ильверморни, про начало своей работы в МАКУСА, про дружбу с Серафиной и про чудовищ. Криденс раз десять за время ужина пытался что-то спросить, Грейвз каждый раз делал паузу и внимательно смотрел на него. Криденс каждый раз опускал глаза и молчал. Грейвз мог бы подтолкнуть его фразой «Скажи, что ты хочешь», но каждый раз останавливал себя. Пусть решит сам.

После двух дней без сна он настолько устал, что, вернувшись домой, решил прилечь на пару минут, прежде чем зайти пожелать спокойной ночи Криденсу. Лёг, не раздеваясь, ненадолго прикрыл глаза.

Проснулся только глубокой ночью. Ботинки стояли у края кровати, а сам он был прикрыт углом покрывала. Дверь спальни, которую он оставил нараспашку, заходя к себе, была закрыта.

Снов в эту ночь он не видел.

Новый день был таким же спокойным и лёгким, как предыдущий. Криденс оттаял, и всё было, как раньше — за тем исключением, что их прикосновения друг к другу больше не перерастали ни во что возбуждающее. Грейвз написал пару писем: одно — Бесс Гудини, извиняясь за запоздалые соболезнования и сообщая, что если ей понадобится помощь, она может на неё рассчитывать даже в тех стеснённых обстоятельствах, в которых он оказался. Второе — Талиесину Эйвери, с благодарностью за прошлую встречу и подтверждением своего намерения увидеться сегодня вечером в Ковент-Гарден.

Ньют устроил в комнате Криденса насест для филина — разлапистую корягу от пола до потолка, чтобы тот мог отдыхать, не томясь в клетке. Днём Легион обычно сидел там, если только Криденс не выпускал его в сад. Поначалу Грейвз был убеждён, что филин не вернётся, почуяв свободу, но тот всегда стучался в окно спустя несколько часов, сытый, пахнущий холодом и речной водой.

Держа в руке два конверта, Грейвз из коридора поманил филина к себе.

— Будь добр, подойди… подлети сюда.

Легион повернул голову, уставился на Грейвза яростными янтарными глазами. Снялся с места, распахнув огромные крылья. Миновав дверной проём, выставил когтистые лапы — Персиваль едва успел поднять руку, чтобы тот уцепился. Он не раз видел, как это делал Криденс — Легион садился на него, как на ветку, перебираясь потом на плечо.

Филин был тяжёлым, держать его на локте оказалось неудобно. Они смерили друг друга недружелюбными взглядами.

— Знаешь, что, — сердито сказал Грейвз. — Это мой дом.

Филин переступил мохнатыми лапами, как клешнями, и с презрением отвернулся.

— Это мой дом, а ты — сова, — сказал Грейвз. — Я тебя купил.

Филин смотрел в сторону, весь его вид, от элегантного серебристо-чёрного оперения до блестящего клюва крючком, выражал полнейшее равнодушие. Как будто такую птицу нельзя было купить. Как будто она сама выбирала, с кем ей жить и для кого носить письма.

— Я не собираюсь опускаться до споров со своей совой, — раздражённо сказал Грейвз. Филин держался за его предплечье когтями, и это было довольно неприятно. Персиваль очень надеялся, что рубашка останется цела. — У меня есть два письма, — он поднял конверты, держа их за уголок. — Теперь объясни мне, как ты их доставляешь. В лапах? В зубах? Тебе надо повесить их на шею?..

Легион по-деловому оценил предстоящую работу, протянул одну лапу и выхватил письмо, предназначавшееся Талиесину. Грейвз облегчённо вздохнул:

— Хорошо, кажется, я не зря потратил на тебя пять… ты что делаешь?..

Филин поудобнее перехватил конверт лапой, зажал уголок в клюве и с треском порвал пополам. Потом ещё раз. И ещё. На пол упали только бумажные обрывки.

Грейвз смотрел на него с таким изумлением, что даже забыл возмутиться.

— Я уже понимаю, почему тебя предлагали зажарить, — выдохнул он. — И я теперь тоже хочу.

Легион выхватил второе письмо, зажал в клюве. Прежде, чем Грейвз успел его отобрать, распахнул крылья, ударив жёсткими перьями по лицу, оттолкнулся от руки всеми своими десятью фунтами веса, так что Персиваль покачнулся, и бесшумно скользнул вдоль по коридору — к приоткрытому окну возле лестницы на первый этаж. Грейвз проводил его взглядом, подобрал обрывки письма.

Засмеялся.

Как ты ни дури себе голову, Персиваль, а твоя жизнь теперь на обочине. Своё ты уже отжил. Ползи, конечно, барахтайся. Цепляйся за осколки — кроме воспоминаний, ничего-то тебе не осталось. Хотя, погоди. Кое-что есть. Беспризорный любовник, которого ты не трахал. Почтовая сова, которая не носит письма. Для полного счастья ещё нужен член, который не стоит — но не бойся, это уже не за горами, сам понимаешь — возраст, бессонница, нервы…

А хорошо-то как будет, когда перестанет стоять. Никаких тебе больше мыслей, никаких запретных желаний. Никакой боли в груди. Смотри себе на мальчика, не отводя глаз, сколько влезет — и ничего нигде не встрепенётся. Так спокойно будет…

Скорее бы уж.

— Вы куда-то уходите? — тревожно спросил Криденс, заметив Грейвза во фраке.