— Наверное… — прошептал Криденс, выпустив облизанный палец. — Я не помню… Это было… не очень противно.

— Дай мне попробовать, — требовательно выдохнул Грейвз и поцеловал его, аккуратно скользнул языком в его рот. Криденс застонал в ответ, с готовностью раскрывая губы, чтобы впустить.

Грейвз целовал его долго и внимательно, самому себе разрешая побыть в тепле и покое. Гладил Криденса по волосам, по спине, по затылку. Тот отвечал неумело, настойчиво, ловил губами язык. Тихо постанывал.

— Ты очень хороший мальчик, Криденс, — ласково шептал Грейвз. — Хороший. Красивый.

Тот вздыхал и тянулся за новым поцелуем.

— Вы не сердитесь?..

— Нет… Ты меня порадовал. Мне было хорошо. И очень приятно. То, что с тобой происходит — не болезнь, Криденс. Получать удовольствие — не стыдно.

— Остаётся грязь…

— Нет, Криденс. Твои слёзы, твоя кровь, твоя сперма — это не грязь. Ты чудесно пахнешь. Ты приятен на вкус. Ты мне нравишься.

Криденс прерывисто вздохнул, уткнулся лбом в его колено.

— Теперь спи, — Грейвз поцеловал его в уголок глаза, последний раз провёл по волосам и отстранился.

Встать и уйти оказалось труднее, чем он думал. Он сидел, прочёсывал волосы Криденса сквозь пальцы, смотрел, как тот засыпает. «Ещё минуту», — говорил он себе. — «Ещё минуту». И смотрел на часы.

То, что кошмары вернутся, Грейвз понял пару недель назад, ещё в Нормандии. Он знал эти признаки грядуших бессонниц, отрешённо следил, как они проявлялись один за другим, возвращаясь из небытия.

То ему чудился чей-то взгляд, хотелось обернуться, обшарить лица людей: кто следит за ним?.. То вдруг казалось — сейчас что-то случится. Чашка выпадет из рук и расколется, земля провалится под ногами, пламя в камине пыхнет жаром прямо в лицо, нож соскользнёт и вонзится в руку.

Потом начал пропадать аппетит. Грейвз делал глоток виски и не чувствовал вкуса — только остроту алкоголя на языке. Не понимал, сколько сахара положил в чай: одну ложку?.. три?.. Потом перестал узнавать запах привычного одеколона. Подносил флакон к носу и слышал какую-то мешанину, а не стройное созвучие нот.

Потом начал просыпаться по ночам. От банальной фразы Криденса или Финли о чём-то простом, будничном, вдруг перехватывало горло, а к глазам подкатывала горячая волна.

Такое случалось не первый раз. Он знал за собой это свойство: в минуты опасности, когда необходимо действовать и решать, он не видел ни тени тревоги. Был азарт, злость, был холодный адреналин. Когда он кипел в крови, Грейвз действовал быстро, наверняка. И только потом, когда наступал покой, притаскивался, как опоздавший дементор, страх.

Холодный, липкий ужас перед тем, что могло случиться, гнал мурашки по коже и поднимал дыбом волоски на руках и затылке.

Что за глупость! — говорил себе Грейвз. — Ведь всё уже кончилось.

Кончилось. Он выбрался из плена, а не умер там, на острове, одурманенный зельями, привязанный к стулу. Он победил!.. Он остался жив. Он бежал от казни, отыскал Криденса, уговорил его уйти, нашёл им дом, начал новую жизнь. Начал медленно, осторожно выращивать доверие у мальчишки. Всё это — победы. За каждую из них он мог сказать себе — молодец!

Да, — шептал в его голове чей-то гнусный старческий голос. — Ты молодец. Молодец, что попался Геллерту в жадные лапы. Молодец, что не справился с ним. Разболтал ему всё, что знал — какой молодец!.. Позволил ему украсть своё имя, свою должность. Аврор!.. Не предвидел, не просчитал, отдал ему город, едва не погубил всю страну! А потом?.. Сбежал, поджав хвост, отказался от борьбы, бросил дом, потерял имя, карьеру, цель.

Молодец, Персиваль!

Такое уже бывало. Первый раз его накрыло после войны. Внезапно. Он едва вернулся с фронта — вернулся героем, жить бы и радоваться. И он радовался, принимал в доме гостей, был завсегдатаем чужих вечеринок — а потом в один прекрасный день проснулся и отчётливо понял, что больше никогда не хочет вставать с постели. Почти целый месяц он провёл, не выходя из дома. Потерянно бродил в распахнутом халате из комнаты в комнату (благо комнат в доме было достаточно и прогулки получались долгими), волоча за собой пояс. В ушах у него были крики и взрывы, по ночам его будил рёв драконов, рёв пламени, шипение мяса, лица, залитые кровью и грязью, с отвратительно белыми глазами.

Такое было после того громкого дела с мисс Мередит, которая баловалась магией вуду. Нью-Йорк полгода трясло от страха. Люди выходили из дома, чтобы забрать газету с крыльца — и пропадали. Забегали в кофейню — и больше никто их не видел. Отлучались на пять минут с рабочего места — и не возвращались. Потом авроры нашли её. Мисс Мередит, хорошенькая маленькая леди, возжелала составить голема из человеческой плоти. Голем к ней и привёл. Прямо к её дому. Внутри были полчища мух и крыс. Полы и стены, залитые кровью. Внутри была такая вонь, что даже бывалые авроры выходили на воздух подышать и покурить. А милая мисс Мередит, сложив ручки на коленях, в старомодном платьице с пионами, сидела на заскорузлом от крови старинном диване и улыбалась. Эта улыбка преследовала Персиваля года два, даже после того, как мисс Мередит казнили.

Такое было после гоблинской войны в Квинсе, когда несколько крупных кланов сцепились за власть. Всё началось как мелкое недоразумение: один юный гоблин забрёл повеселиться на чужую территорию, другой юный гоблин плюнул ему в рожу, превратил в ночной горшок и помочился в него, оскорблённый оказался отпрыском главы клана — и понеслось. Грейвз влез в самую гущу, пытаясь утихомирить их, но никто не хотел договариваться. Гоблины убивали друг друга прямо на улицах, посреди людей. Счёт жертв только среди не-магов шёл на десятки. Грейвз и сам провёл несколько очень неприятных минут, когда висел вниз головой на карнизе двадцатого этажа Флэтайрон-билдинг, пока гоблины из клана Перчатки спорили, убивать его за вмешательство в войну или послать клану Белоглазых в знак доброй воли, и пусть те сами его убьют.

Такое было после смерти Лоренса.

Его первый и последний роман.

Они оба были аврорами. Персивалю было двадцать пять, он едва-едва получил в свои руки отдел расследований. Лоренс уже работал там. Молодой, талантливый, въедливый, умный. До удивления некрасивый. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда, они были противоположны друг другу, как луна и солнце. А потом из неприязни и раздражения какой-то случайный взгляд высек искру. И полыхнуло. Три месяца Персиваль был до беспамятства пьян от счастья.

Потом Лоренс умер. Попал под проклятие. Во время ареста. Такая работа. Бывает. Персиваль надел траур. И так и не снял. Семнадцать лет он не заводил никаких романов — ни на службе, ни вне её. Только случайные связи. Только симпатичные жадные юноши, честный обмен молодости на деньги.

За двадцать с лишним лет в аврорате таких историй набралось немало. Что будет дальше, Грейвз знал. Придут кошмары. Он станет рассеянным, раздражённым, мрачным. А у него в доме — опасная тварь, обскур, который нуждается в постоянном контроле. Криденса нужно учить, его нужно воспитывать. Ему нельзя показывать слабость. Если эта разрушительная сила, это чудовище в Криденсе почует, что Грейвз ослабел — может произойти всё, что угодно.

Грейвз смотрел в круглое зеркало и видел там чужое лицо. Лицо ухмылялось. Кроме него, в отражении всё было точным: белая плитка в кирпичик, чугунная ванна на когтистых лапах, чёрный холодный пол. Гриндевальд ухмылялся, топорща усы, и театрально аплодировал.

— Ты молодец. Отлично сработано, Перси! В Министерстве Магии я бы до него не добрался, но ты обо всём позаботился, оставил обскура безо всякий защиты. Не считая тебя. Но ты ведь не думаешь, что можешь его защитить?.. — Гриндевальд склонял голову набок, усмехался ещё мерзее. — Не можешь. Ты слаб.

— Хватит мне сниться, — говорил Грейвз, обеими руками упираясь в край раковины. Сил смотреть в разноцветные глаза не было, и он смотрел на чёрный изгиб крана.