– Я накрою на стол.

Мы едим. Болтаем о всякой ерунде. Моем посуду и ложимся спать. В течение всего вечера я почти сто раз подумываю о том, чтобы поднять вопрос о фотографиях, но не решаюсь. Хочу убедиться в том, что выбрал правильное время. Не хочу испытывать судьбу. Я держу её в своих объятиях и медленно трахаю, уделяя всё своё внимание ей и, только убедившись, что она удовлетворена, сам получаю удовольствие от собственного освобождения. Когда мы заканчиваем, я обнимаю её и вдыхаю сладкий аромат лаванды.

Следующий день – воскресенье, и мы спим подольше.

Это не значит, что моя работа подчиняется какому-то постоянному графику, совсем наоборот, но во мне, должно быть, осталось что-то от католического мальчика, который по воскресеньям всегда отдыхает и ничего не делает. Алина, по-видимому, придерживается таких же взглядов на жизнь, и её не волнует отсутствие у меня мотивации. Мы сначала обсуждали возможность куда-нибудь сходить в конце недели, но в итоге проводим утро и день за просмотром романтических комедий на Netflix и поеданием остатков пасты.

Она здесь уже 24 часа, и я больше не могу ждать.

Извинившись, на минутку отлучаюсь в спальню и достаю фотографии. Прежде, чем вернуться к Алине на диван, пару секунд вглядываюсь в них. Кладу перед ней на журнальный столик фотографию, где мы вместе с Заком, и сажусь, а она берёт её в руки и внимательно рассматривает. Алина плотно сжимает губы, и в уголках её глаз появляются слёзы.

Она не выглядит удивлённой. Видимо, не в первый раз видит этот снимок.

– Где ты это нашёл? – спрашивает она тихо.

– Вопрос в том, где нашла это ты?

Проведя кончиком пальца по краю фотографии, она делает глубокий вдох и долгий выдох.

– Зак был моим соседом.

Я пару раз моргаю, пока Алина смотрит вдаль. Зак был из Харвуд-Хайтс, а не из Оук-парка. Конечно, её отец мог за это время переехать.

– Он был на несколько лет старше меня, – рассказывает она, – но всегда был ко мне очень добр. Он говорил со мной о школе и о том, как важно получить образование. Сам он планировал поступить на инженерный факультет, чтобы иметь после окончания возможность заботиться о своих родителях и никогда снова не переживать из-за денег. Думаю, он был единственным парнем, который, я знала это, не платил моему отцу.…

Её голос срывается, и она откашливается.

– Думаю, я была в него влюблена, – тихо посмеивается она. – Не знаю, догадывался ли он. Мне тогда было одиннадцать, а ему семнадцать. Он ушёл служить в морскую пехоту сразу после окончания средней школы, и я из-за этого была очень расстроена. Уезжая, он обещал писать мне всё время, и часто присылал письма.

– Ты узнала меня, – говорю я, вдруг сложив эту головоломку. – В тот самый первый раз, когда я тебя снял, ты уже знала, кто я, и не благодаря моей репутации среди проституток.

– Знала, – кивает она. – Зак мне всё рассказывал.

– Почему ты не выложила мне это раньше?

– Не видела для этого никаких причин, – говорит она, откинувшись на подушки. – Я понимаю, почему ты не хочешь говорить о том, что там произошло, и не хочу, чтобы ты чувствовал, будто я давлю на тебя ради информации. Я и без того знала достаточно.

– Что ты знала?

– Зак рассказывал мне о многих парнях из его подразделения, но в основном о тебе, – отвечает Алина. – Он говорил мне, что ты лучший стрелок, которого он когда-либо видел в своей жизни, и что он так гордится быть твоим корректировщиком. Он говорил о том, как ты заботился о своём подразделении и как часто помогал другим парням, когда они в этом нуждались. Говорил, что все уважали тебя, даже офицеры, хотя ты всего лишь капрал.

Я с трудом сглатываю. Она говорит о временах, которые я едва помню. Как часто я думаю о всех тех ужасных вещах, которые я делал и видел, и редко вспоминаю некоторые другие.

– Помню одно из его писем, где Зак писал, что к тебе послали нового парня. Он был радистом или что-то в этом роде. Ему было всего восемнадцать, и он действительно боялся оказаться в центре боевых действий. Он записался в армию только для того, чтобы иметь возможность оплатить учёбу в университете, и никогда не думал, что его отправят за границу. Зак сказал, что ты нашёл его посреди ночи плачущим и остался с ним поговорить об этом. Ты вселил в него уверенность и мужество не сдаваться и всегда его защищал.

Она говорит о Малыше Эдди, и я закрываю глаза, когда вспоминаю ту ночь. Температура в тот день упала с сорока градусов в полдень до десяти ночью, и все местные безумно огромные пауки стали искать тепло в наших казармах. Выходя из душа, Малыш Эдди наступил на одного из них и впал в панику. Мы часами говорили о его детстве, почему он присоединился к морпехам. Его семья часто ходила в походы, и он раньше сталкивался с разной живностью в своей палатке, но никогда прежде с чем-то похожим на тех пауков.

У нас развернулась большая дискуссия о соотношении размеров, и что сам он был намного больше, чем сраный паук. Потом мы пошли искать пауков, чтобы научиться ловить их и убивать. После этого Малыш Эдди стал главным истребителем пауков в подразделении.

– Что ещё рассказывал Зак? – спрашиваю я тихо.

– Что ты был невероятно храбрым, даже когда приходилось делать то, чего не хотелось. Говорил, что ты всегда делал то, что было необходимо, и что иногда он не понимал, как ты с этим справляешься. Когда дела шли плохо, ты всегда был рядом, говорил и делал всё, чтобы сделать жизнь там немного более сносной. Он продолжал утверждать, что они должны повысить тебя в звании, сделать офицером – поскольку тебя всё равно слушались все другие офицеры. Зак сказал, что он не мог представить, что было бы, если бы ты не был на его стороне.

– Его убили прямо рядом со мной, – рассказываю я ей. – Он умер на моих руках. Нас накрыло шквальным огнём, я пытался остановить кровотечение, но к тому времени, когда до нас добрался медик, было слишком поздно.

– Мне сообщила его мама, – говорит Алина, сжимая мою руку. – Я не знала, как это произошло. Мне просто было известно, что он погиб при исполнении воинских обязанностей. Сразу после его похорон я ушла из дома.

Я делаю в голове расчёты. Мы с Заком одного возраста, и он умер, когда ему был двадцать один год. Если ей было четырнадцать, когда она ушла из дома, то это значит, что сейчас Алине двадцать три, – когда меня вытащили из той ямы, мне было столько же.

– До этого я как раз рассматривала вопрос о поступлении на военную службу, – продолжает Алина. – Зак знал, что моя домашняя жизнь – отстой, и всегда поощрял меня сделать это. Пойти служить, возможно, в сухопутные войска, не в морскую пехоту, или, может быть, даже в военно-морской флот. Я считала, что это хороший способ получить деньги для колледжа, точно так же, как это сделал Зак. Но как только его не стало... ну, думаю, пропала мотивация.

– А потом ты жила на улице.

– Некоторое время, да. У меня не было никакой другой семьи, и я не продумала всё до конца, когда уезжала. У меня было тогда с собой, может, долларов пятьсот. Я полагала, это большие деньги.

– Но их надолго не хватило.

– Я продержалась около двух недель.

– И что ты тогда сделала?

– Стала зарабатывать на жизнь единственным известным мне способом, – речь Алины тихая, почти монотонная. По мере того, как она произносит эти слова, её тон становится всё более и более отстранённым. – Что ещё мне оставалось делать? Я занялась проституцией и заработала достаточно, чтобы снять дерьмовую квартиру. Меня часто избивали и насиловали, но так уж вышло.

Я ощетиниваюсь на эти слова и то, как небрежно она их произносит.

– В конце концов, я связалась с сутенёром, который был не слишком плох. Он забирал большую часть денег, но поселил меня в более приличную квартиру с парой соседок, которые тоже работали на него. Однажды он исчез с улиц, и мы предположили, что его где-то убили. Потом пришёл Тето и взял нас под своё крыло. Тогда он работал на Греко.

Она смотрит на меня, ожидая моей реакции, но эта информация для меня не новая. Я киваю, чтобы она продолжала.