– Знали бы вы, что я чувствую, когда представляю, как стою на сцене и нахожу вас среди зрителей. Аж дух захватывает! Воодушевляет! – Восклицал тот, многозначительно тряся пальцев в воздухе. – Между прочим, сегодня вы увидите меня в особой роли.

– Столько гордости и уверенности, – завидующе начал Николай, – спектакль настолько захватывающий?

– Узнаете сами. Рассказать – значит отбить желание. Портить сюрприз не хочется. – Интригующе ответил тот. – Костя, лучше уж расскажи о надвигающихся планах: кольце. Что может быть ужаснее бесплодных догадок? Особенно, если слух распустил не автор. – Николай покраснел и отвернулся. Сжался в кожаное сиденье, уткнувшись в окно. – Обречение людей, невольных рабов, на постройку фальшивых теорий, мучения от ожиданий. Каждый надумывает ровно то, на что способна его фантазия. И этого не хватает, ведь то – ненастоящий замысел творца. Представь скопление заинтересованных людей и жалкие попытки угадать задумку ювелира. Нетерпение пожрет изнутри всякого… Разве тебя не пугает несовпадение ожиданий публики с самим изделием?

– Нет, я творю исключительно для себя, по собственной воле, а мое кольцо в любом случае впечатлит людей, не сомневайся. Своего добьюсь. Слухи и теории не интересуют, я не подвластен им. Неугомонно любопытные личности получают клише-ответ: не следует пытаться ни торопить, ни вынуждать показывать раньше времени работу ювелирного мастера.

– Господи, я же знаю, что еще ничего не сотворено, но ужас как хочется взглянуть на шедевр. Чертова болезнь. Мания. Никуда от нее не деться. И ведь в любом случае раньше времени ничего не узнать, верно? – Константин серьезно кивнул, и Григорий увидел подтверждение через зеркало. – Ты – врач, отказывающийся лечить неизбежно больного.

– Оглянуться не успеешь, как он похвастается перед тобой. – С неожиданной дерзостью выпалил Николай.

Константин узрел разницу между двумя товарищами: один из них глубоко завидовал, мечтая хотя бы на один день поменяться телами, чтобы испиться всем тем, что открывается Константину, другой же испытывал настоящий интерес к чуждому творчеству и с нетерпением ждал той минуты, когда сумеет выкликнуть похвалу, когда наконец-то рухнут догадки и объявиться явь, когда он торжественно промолчит: “не зря я верил в чудо человеческого таланта!” Колоссальное различие, и одна из сторон непростительно отталкивает.

– Твоя уверенность берет начало от текста, так ведь?

– Именно. Тот, кто свободно владеет словами, как будто живет на сцене. А лишний раз освежить в памяти выученное никогда не навредит – это и есть причина моей задержки. Приношу извинения. – Он кивнул на переднее сиденье, где валялась толстая желтая папка. – Забыл предупредить: на сцене я появлюсь только в самом конце первого акта, так что не смейте думать, словно режиссер оставил меня в стороне. Обратно тоже подброшу, только вам придется меня чуть-чуть подождать, понимаете, да? – Сделал паузу, плавно меняя направление кондиционера. – Ты-то чуешь, Костя, насколько мне хватает уверенности на то, чтобы заявить: вам непременно понравится спектакль. Чуять чуешь, но эмоций-то знать не в состоянии. Так хочется поскорее начать играть, вы бы знали. Выйти к молчащему залу, издавая громкий стук каблюков и ощущая внимательные взгляды зрителей… Непередаваемо! Сказка!

– Интригами нас не взять, но раз уж не говоришь о чем, то поведуй жанр.

– Трагедия.

"Любование страданиями, которыми и так наполнен мир. – Стучались в голову Константина мысли. – Пускай они интересно показаны и вымышлены, но суть, чертова суть… Обязательного напоминание существования смерти не избежать. – Он мысленно вздохнул. Горестней, чем вырвалось бы наружу. – Как будто недостаточно пережитого и реальности".

– Где ты, там и трагедии. – Поинтересовался Костя, не получающий огромного удовольствия от данного жанра.

– Как бы точнее объяснить, тянет меня к ним, понимаете? Вот что-то нравится, и все. Ничего не поделать. Излюбленный жанр, которым я пропитался: настолько много отыграл их. И поэтому теперь считаю, что любая трагедия, пусть даже самая маленькая, дает начало нечто большему. Она лишь отбирает ненужное, что вросло в нас, и предоставляет выбор: взять новизну или расклеиться.

Тянет его… – Мысленно усмехаясь, повторил Константин и почти сразу же ответил. – Начало зарождается только в том случае, если человек, после всего пережитого, после нескольких дней угнетающего бессилия, сжимает ладони в кулаки и поднимается на ноги, отряхивая грязь со штанов и рубашки, если же он продолжает вкушать носом аромат земли, то концовка отмеренной вечности, скрываясь, подкрадывается, чтобы нанести удар в спину.

– По-философски, может, и правильно, на практике…

– Относительно меня – точно.

– А относительно других? Что скажешь, а? – Безруков уже почувствовал вкус победы и, возрадовавшись ему, затараторил, не осознавая, что Константин только внимательно слушает. – Каждому свой характер со своей ненаписанной судьбой. Каждый с рождения получает уникальные начала и концы. И с этим ты не можешь поспорить. Запомни, для кого-то сдаться – означает ступить на новый путь, а для кого-то – наоборот, превратиться в рухлядь. Кому-то проще молча вырваться из скандала, без слов и прощаний, а кому-то истошных воплей, разоренной квартиры и плачущей женщины не хватит, чтобы насытиться. Это человеческая индивидуальность. Стандарты не существуют.

– Выживают сильнейшие, тянущиеся, как цветы, к солнцу. Различия в поведении – норма, но если в человеческой душе засели определенные цели, начиная от создания собственного гербария и заканчивая полетом в космос, то она выкрутится как угодно, преобразуется в виданное и невиданное, сотворит тысячу тропинок и в итоге добьется желаемого. Никаких отговорок не хватит, чтобы остановить локомотив, тянущие тело к мечте. Если же брать конкретно взаимоотношения между людьми, то к ним, как и к заветным целям, должно прилагаться стремление. Пропадает тяга – раздается звоночек, сообщающий о том, что человеку больше не нужен человек. Григорий, любые отношения – это мечтания, преобразующиеся и дополняющиеся новизной изо дня в день, повышающие планку от секунды к минуте, а затем к часу, суткам и так далее… И если человек уклоняется от них, то он, в первую очередь, теряет нить собственных грез к определенному субъекту. Любые люди наделены стремлением к чему бы оно ни было, проблема лишь в том, что оно имеет свойство ржаветь, если его откинуть в сторону. К счастью, у нас, людей, имеется механизм, позволяющий оттереть ржавчину: воля. Но сможет ли отчаявшийся или распустившийся грамотно воспользоваться ей?

– Я чувствую себя третьим лишним. – Шепнул Николай Косте, который в ответ укоризненно посмотрел: предпринимай попытки исправить положение самостоятельно, все исключительно в твоих руках, и говорю я об этом чуть ли не с начала нашего знакомства.

Безруков, остановившись на светофоре, сунул жвачку в зубы и кинул упаковку Николаю, который предпринял попытку влиться в диалог:

– Намечаются выступления вне Питера? Допустим, в Москве.

– Что-то предлагали, но пока есть, чем заняться. Может, в начале июля рассмотрю предложения.

– В начале июля… – Тихо и задумчиво повторил Николай, пялясь в окно. После настроился на более веселый, отчасти безразличный лад, сглотнув не только слюни, но и тревожащий комок. Толка от жалоб никакого, ожидаемая поддержка не вырвется из чужих уст. Эти двое – не те люди, вместе с которыми можно в наслаждение предаваться печалям. – Совсем из головы вылетело, вы точно не слышали. Буквально недавно в бухгалтерию с криком ворвался мужик…

Машина почти неслышно катилась по небольшой улице. Окна домов тянулись едиными линиями. Через опущенное на одну треть стекло бесшумно врывался обжигающий воздух, который смешивался с прохладным в салоне. Впереди раскинулась перпендикулярная пустая дорога, множество подобных оставалось позади. Светофор горел зеленым, разрешая проехать единственному водителю.

Машина выскочила из неоткуда, промчалась на высокой скорости в паре метрах от капота. Безруков надавил на тормоз, неистова ударяя стопой по педали. Автомобиль уперся колесами в асфальт, заставляя вздрагивать прохожих звуками резко тормозящей резины. Николай дернулся вперед – ремень спас бледный лоб от удара. Константин успел в мгновение упереться вытянутой рукой об спинку сиденья и удержаться. Машина, тихо жужжа мотором, стояла в одиночестве на пустой дороге посередине полосы.