Девочка собирается в школу.

Книжки, резинки, тряпчаная кукла

С глазами-армейскими пуговицами.

Говорит маме:

Алла Петровна велела взять

Луковицу тюльпана

И двояковыпуклую линзу.

Мама находит слова дочери

Лишёнными здравого смысла,

Но ищет насмешливое стекло

В рабочем хаосе мужа.

Муж придёт только к ужину,

Позднему, как желанный сын,

Нерождённый и очень нужный.

Девочка, третья девочка.

Вообще-то четвёртая.

Но первая умерла от воспаления лёгких.

Если бы пенициллин открыли

На пять лет раньше или того около,

Девочка не бежала бы в школу

С горбом из красного ранца,

А была бы небытием.

Но мама с папой смирились

И собрали её геном.

От Батыя до Конева мир един:

«Берегись, девочка, я тебя съем»

Первый тезис.

Чёрный, как нагромождение льдин.

А тезис спасительный, второй:

«Не ешь меня, я тебе буду сестрой»

Из подруг у девочки

Три кладбища и река.

Невелика, светлолика и неглубока.

Пред рекой иудеи спят и магометане.

Над рекой – католики в белых склепах.

Есть ещё подружка грустная Таня.

Есть ещё подружка весёлая Лена.

Речку они шутейно прозвали Летой.

Летом девочка жила со смертью.

Брала куклу, шла на могилы играть.

Война уже не имела вчерашней силы.

Не лязгала, не грохотала.

Ржавчиной отцветала.

Осколками в папиных лёгких хоркала.

Мама Зина уже не прятала в чемодан корки.

Жили влёгкую.

Впятером делили кровать.

Девочка в речку бросает ранец.

Словно красный лебедь,

Лебедь-повстанец,

Он плывёт передать нашим,

Что погибла девочка в этой манной каше,

В шароварах этих из парашютного шёлка,

В этой нудной ненужной школе.

И она не девочка, она альпинист Абалаков.

Лезет в облака по белой стене отвесной.

Каолиновая нехристова невеста.

Глина подлая убегает из хвата,

Под ногой скользит, как каток февральский,

Мертвецы ей протягивают пальцы,

Держат,

Держат,

Держат,

Но она летит, как краплёная карта

Со стола таёжных сидельцев.

Вертит гибельное двойное сальто

И лежит в реке правым боком,

И с рекой сообщается кровотоком,

И вода бьётся в её красном сердце.

Говорит мне

Ощущение было

Будто не я на земле

А земля вся на мне лежала

Было больно

Даже больнее

Чем когда я тебя рожала.

Проснулся – а внутри сидит смерть,

Как безумный мангуст,

Караулящий призрачных кобр.

Ждёшь – вот-вот доктор придёт

И откроет свой кофр,

И достанет одну из колб.

Зажмурься и выпей.

Это то самое.

Боевая смесь «Припять».

Оживление трупов

Для продолжения боя

До бесконечности.

В Институте Временной Вечности

После указа о принудительной коме

Стало куда оживлённее.

Этим учёным только дай повод,

Дай деньги, дай премии,

Сразу же смех, разговоры в курилке,

Капустники, промискуитет,

Жизнь бьёт гейзером.

Жизнь бьёт маузером.

Смерть сидит под камешком

Только глазки-бусинки.

Был взят курс

На коматизацию общества.

«Гражданин должен быть перегружен».

Кома – наше социальное оружие.

Обнули мозг.

Сотри память.

Намэ, к-к-к-кротов, к-к-кротов, намэ.

Меня звать Франц,

Я счетовод

В управлении рисков.

Моё имя Кей Джи,

Я эмси.

Оставайся с нами!

Зови меня Тьма.

Когда объявили, что будет война,

Отец мне сказал – ты знаешь, что делать.

Каждый из нас взял десять любимых книг

И закопал в своей части нашей земли.

И дом наш,

Удивительно, правда, я бы сам никогда не поверил,

Взлетел в небо на семь километров

И будто парил там.

А мы будто ходили по воздуху

В магазин за минералкой и хлебом,

В банк, квартплату оформить.

Хотя кто бы нас оштрафовал.

В городе нас откровенно боялись.

Они ходят по воздуху и ничего не боятся,

А у нас тут по карточкам мужество.

А чего нам бояться?

Это была война между нищими братьями

И по договорённости,

Продиктованной скорее жадностью,

Чем гуманизмом,

Авиацию запретили.

То есть, мы и была авиация.

Дом среди ясного неба,

Недосягаемый для миномётов и гаубиц.

К чести сторон,

Никто не устроил друг другу Аушвиц.

Просто буднично выдернули из жизни,

Словно зубы у горе-полярника,

Людей из оболочки.

Солдат.

Их женщин трёх возрастов.

Их котов.

А потом объявили, что войне

Не то чтобы сразу конец,

Но перемирие.

Папа сказал – не верим, летаем.

А потом объявили,

Что перемирие, несмотря на

Большие потери обеих сторон,

Номинировали на Оскар.

Папа реагировал на такое остро

И поднимал нас в стратосферу.

Потом объявили, что войны не было.

Ну и не было.

Никто не забыт.

Ничто не забыто.

Пустой магазин сам по себе.

Пустой рукав – это сенокосилка.

Пустое место в розовом платье

Весело машет ведёрком,

Вышагивая с самой красивой

Юной вдовой.

Мы приземлились

Мы откопали наши сокровища.

Я семь.

А отец,

У него книги были сильнее,

Пять.

Одна проросла и не хотела прощаться

С землёй,

Обнимая её жизнью налитыми буквами.

Дом посреди земли.

Мы в своих комнатах.

Чинно читаем до вечера.

А с наступлением темноты

Пишем новые книги.

Я три.

Отец пять.

Боится, что не успеет

До новой войны.