– Можете сделать, если захотите.

– Товарищ… то есть госпожа Коровкина…

– По мне лучше уж гражданка. Мне до госпожи еще шагать и шагать.

– Ну ладно, пусть гражданка. Так вот, гражданка Коровкина, вы не вполне четко понимаете ситуацию, – проговорил Панин, вспомнив свои профессиональные обязанности. – У нас есть апелляционная комиссия, обращайтесь туда.

– Ага, обращусь, – девушка невесело кивнула. – Прямо сейчас.

Она снова села на диван.

– Я не такая дура, какой вам кажусь…

– Дурой вы мне не кажетесь, – автоматически перебил он.

–…Я все уже узнала. Апелляции принимаются только по письменным работам.

– По устным тоже, если постараться. Но…

Федор Иванович Куценко-Шаляпин говорил, что не бывает неразрешимых проблем.

Но у этой девчонки вряд ли было много денег.

Будь их достаточно, она бы заранее наняла репетитора, после которого элементы школьной программы отщелкивались от зубов.

И потому Панин промолчал.

– Но кто у меня примет? – продолжила Коровкина. – Я все формулы помню наизусть – но тупо, как овца, объяснить ничего не могу. Что поделаешь, если в школе ничему не учили. Я же из деревни приехала.

– Да я это понял уже, – смягчаясь, сказал он. – Еще там, на экзамене. Личико у вас слишком свежее для города.

Панин упомянул лицо, но сам подумал про черные колготки со светлым платьем.

– Ну так вот, – сказала Настя. – О чем я и говорю. За два часа я рассказывать не научусь. С дневным отделением пролетела, как фанера над Парижем. Теперь осталось заочное. А там те же экзамены.

– И что?

– Да ничего. Просто я хочу, чтобы вы со мной позанимались, подготовили…

Он вздохнул.

– Я вам заплачу, – добавила девушка.

– Заплатите, конечно, – он кивнул. – По стандартной таксе, за каждое занятие. Цену узнавали?

– Да, в абитуре все всё знают. Когда можно будет начать?

– Когда… – Панин на мгновение задумался. – Да хоть завтра.

– А сегодня – нельзя?

– Сегодня… – он потер лоб.

Усталость вдавливала в кресло.

Когда занятие было обусловлено заранее, он умел настраивать себя на долгую работу, а сегодня напрягаться не хотелось.

– Куда гнать? Раньше начнем – раньше забудется. Завтра. Приходите часов в пять. Заниматься будем два академических часа, то есть до полседьмого… Возьмите тетрадку и ручку, остальное есть у меня. Понятно?

– Понятно, – ответила Настя, не двигаясь с места.

– Что-то еще? – спросил он.

– Да нет, ничего… Конфеты вот в холодильник положьте, а то они подтаяли.

– Конфеты? Ах да, конфеты… Напрасно вы тратились, я вам ничего хорошего еще не сделал.

Панин понял, что начал повторяться.

– Мне эта ваша… Галина Сергеевна сказала, что вы сладкое любите, я вот и решила…

– Люблю, да, – признался он. – И…

В гостиной повисла тишина.

Компьютер давно загрузился, тихонько гудел, на мониторе стояла умиротворяющая картинка – лиловый закат над лесом и облака, отражающиеся в зеркальной глади озера, на берегу которого стоял огромный дом, где жили невидимые счастливые люди.

Закату предстояло упасть, пока тянулся летний вечер.

Девушку стоило проводить до двери, а самому наконец выпить водки, раздеться и лечь на диван.

И остаться в спокойном одиночестве.

–…И раз уж вы сюда ехали, как вышло только для разговора, – продолжил кто-то за него. – И раз еще и гостинец принесли, то… То как вы относитесь к тому, чтобы выпить кофе? С вашими конфетами?

– Я кофе вообще-то не пью. То есть не пила никогда. У нас дома кофе не водится. Если чаю разве.

– Ну чаю так чаю. Идемте на кухню, а тут включим кондиционер.

– А жена ваша не вернется, нас не застукает?

Девчонкин голос звучал спокойно, Панин не сразу сообразил, о чем идет речь: мысли текли по другому руслу, вились около экзаменов и последних летних заработков.

– Жена не вернется, – не сразу ответил он.

Девушка молчала выжидающе.

– Не вернется, потому что ее нет. Не было никогда и не будет. Так что идемте пить кофе и чай, нам ничто не грозит.

Восьмиметровая Панинская кухня была заполнена ароматами кофе – на «народного», а антинародного: он покупал себе марки не ниже, чем «Эгоист».

Настя сидела у окна, закинув ногу на ногу.

Узкие коленки сияли одно над другим, узкая ступня, заканчивающаяся черным колготочным носочком, покачивалась в воздухе.

Гостья не пыталась вызвать отклик, просто ей так было удобно.

А Панин смотрел на нее не как на существо женского пола, а как на школьницу, попавшую в трудную ситуацию.

К студентам вообще он относился по-отцовски, а уж к этой испытывал только сочувствие и желание помочь.

Девчонка трещала, как сорока – рассказывала, как из рук вон плохо учили в деревенской школе, вспоминала недолгих подружек-абитуриенток, строила предположения о разнице требований между дневным и заочным отделениями, болтала о чем-то еще.

Витая в своих мыслях, попивая крепчайший кофе, Панин слушал вполуха, воспринимал через слово, но ощущал рядом с ней какой-то необъяснимый, спокойный уют.

– Еще будете? – оборвав поток слов, спросила Коровкина. – Насыпайте, я вам налью!

– Валяйте, – разрешил Панин.

Его забавляло, что девчонка ведет себя так, словно это он пришел к ней в гости, а не наоборот.

– Люблю когда за мной ухаживают.

– Например, ваша Галина Сергеевна?

Настя поставила ноги ровно, чисто женским движением натянула подол платья, украшенный красным орнаментом.

– Что вам далась моя Галина Сергеевна? – он вздохнул. – Она-то тут при чем?

Истинная женщина всегда была проницательной, но в малолетней абитуриентке это удивляло.

– Нипричем, – ответила она. – Проехали. Пьем дальше ваш кофе.

– Пьем. Только, пожалуйста, чайник включите еще раз, кофе должен быть кипящим.

– Хорошо, учту на будущее.

Панин усмехнулся, подумав о несуществующем «будущем».

Чайник стоял в углу на тумбочке рядом с тостером под консолью, на которой висела микроволновая печь.

Встав со стула, Настя шагнула туда.

Ее движения были грациозными.

Она совершенно не походила на приземистых девок с короткопалыми грубыми руками, которые приезжали учиться из деревень.

Подумав о том, он сказал – не подбивая клинья, а просто, как человек человеку:

– Послушайте, гражданка Коровкина… Вы вот тут деревню раз двадцать упомянули, но я гляжу – в вас деревенского только и есть, что здоровый цвет лица. Ну…

Включая чайник, Настя повернулась спиной.

Ноги у нее были очень красивыми, соразмерными и гладкими, и тоже не казались деревенскими.

–…Ну, еще из одежды кое-что, – он по-доброму усмехнулся. – Откуда вы такие взялись?

Девушка вернулась к столу, наклонилась насыпать ему кофе.

Не успев отвести глаза, Панин невольно увидел все, что пряталось в вырезе ненового платья.

Настины грудки не могли идти в сравнении с Гагатькиными.

Они были скромными, росли на расстоянии друг от друга. Бархатистая мякоть уходила в чашечки черного бюстгальтера, шершавая ложбинка между ними выглядела наивной.

У Нины – которая так и не стала Шубниковой – молочные железы были гораздо меньше, но казались агрессивными.

Впрочем, с той все происходило по-другому.

Когда Панин привел ее сюда в первый раз, в лифте они молча смотрели друг на друга, но в молчании сгущалось грозовое электричество.

Едва он втолкнул бывшую студентку в переднюю и запер дверь на все замки, как они рванулись друг другу так, словно всю жизнь ждали именно этого момента.

Как мальчишка, Панин притиснул ее к себе, теряя рассудок от желания – понимал, что Нина чувствует его состояние и не скрывал ничего.

Через час или два, когда они лежали в постели, не зная, что еще можно сотворить друг с другом, она призналась, что была ошеломлена его готовностью.

Панин хвалам не поверил.