Всем моим бывшим коллегам-математикам

«Дворянин Хитрово был трезв и осторожно ходил за своим гордоном, с ружьем наперевес, по мокрым овсам возле кладбищенской рощи, выпугивая перепелов и наугад стреляя в сумрачный воздух, в мелкий дождь. Вечным сном спали в кладбищенской роще Александра Васильевна и Селихов – рядом были бугры их могил. А Яша работал в своей часовне над склепом купца Ершова. Отпустив посетителей, весь день плакавших перед ним и целовавших его руки, он зажег восковой огарок и осветил свой засаленный халатик, свою ермолку и заросшее седой щетинкой личико с колючими, хитрыми-прехитрыми глазками. Он работал пристально: стоял возле стены, плевал на нее и затирал плевки сливами, дарами своих поклонниц.»

(Иван Бунин. «Чаша жизни»)

– Митя, ты уверен? – спросила Галина Сергеевна, стоя около двери.

Изнутри там был прикноплен календарь 2008-го года с красной мышью, похожей на сову.

Двадцать первый век, начавшись кое-как, шел чем дальше, тем быстрее.

Его уже никто не называл «миллениумом», только ругали за обесчеловечивание.

– Уверен, Галя, уверен, – ответил Панин, вешая пиджак на спинку ее кресла, стоящего перед компьютерным столом.

– Тебя не начнут вызванивать?

– Не должны. Экзамен начался недавно, только-только всех запустили и рассадили. Но даже если и начнут – это делу не помешает.

– Митя, Митя, – вздохнула женщина. – Сколько тебе лет?

– Вроде тридцать три, – он ослабил узел галстука. – А что?

– То, что мне сорок пять. И не понимаю, что ты во мне нашел.

Галина Сергеевна повернула ключ, замок щелкнул.

Панин улыбнулся.

Что нашел в лаборантке кафедры математического анализа, он и сам не знал.

Кафедра являлась формообразующей на математическом факультете университета, где Дима Панин учился сначала как студент, потом как аспирант, а сейчас стал «исполняющим обязанности доцента» Дмитрием Викентьевичем.

Галина Сергеевна работала тут с незапамятных времен.

Еще абитуриентом Панин уточнял у нее, можно ли сдать не оригинал, а копию аттестата: он параллельно поступал в МГУ, но не прошел по конкурсу.

Специализируясь с третьего курса по кафедре матанализа, он общался в основном с лаборанткой, поскольку научный руководитель – завкафедрой профессор Константин Петрович Зотов – время от времени уходил в запой и становился бесконтактен.

Да и вообще, Галина Сергеевна, когда-то окончившая заочное отделение матфака, знала все и умела применить знания.

Какой она была в ранние годы, Панин не помнил; тогда вектор его интересов был направлен в иную сторону.

Принятый после аспирантуры ассистентом, он стал общаться с Галиной Сергеевной на новом уровне.

Когда Панин утвердился в степени кандидата физико-математических наук, «ГС» сделалась «Галей», хоть и осталась на «вы».

Метаморфоза была рождена не стремлением к панибратству.

Он подсознательно ощущал, что стареющая женщина стремится остаться молодой и отчество ей мешает.

Галей на «ты» Галина Сергеевна стала полтора года назад.

Шла предновогодняя вечеринка в самой большой аудитории, все напились до положения риз и завкафедрой математического моделирования профессор Семен Израилевич Спивак, сдвинув в сторону бутылки, плясал фрейлехс на праздничном столе.

А потом совершенно непонятным образом Панин и лаборантка оказались на кафедре, заблокированной изнутри горизонтально повернутым ключом.

То, что произошло дальше, выходило из ряда вон.

Со стороны женщины, конечно, все оставалось объяснимым. Панин был молод, высок, подтянут, имел правильные черты лица и умел себя вести.

Но зачем это понадобилось ему?

Галина Сергеевна была невысокой и полноватой, ее вялую грудь покрывала россыпь некрасивых родинок.

Но связь с нею являла оптимальный вариант для данного периода жизни.

В юности, Панин погулял в свое удовольствие, но к тридцати годам и поуспокоился и поумнел.

Молодой приличный мужчина – к тому же обладающий двухкомнатной квартирой – представлял лакомый кусок.

Ради обладания таким женщины могли пойти на что угодно, вплоть до намеренной беременности. И потому связываться с кем попало он опасался.

А лаборантка была семейной, имела почти взрослого сына и совсем взрослую дочь, матримониальные притязания с ее стороны оставались нулевыми.

Начав по нетрезвому делу, они незаметно привязались друг к другу.

С определенного момента Панину стало казаться, что Галина Сергеевна нуждается в нем не меньше, чем он в ней.

Возможно, тому имелись причины иного характера.

Супруг любовницы был угрюмым тираном, изводил ее ревностью на пустом месте.

Когда, насытив тела, они соединили души, лаборантка призналась, что эпизод на факультетской попойке оказался первым после двадцати трех лет семейной жизни, за который ее следовало упрекнуть.

Вероятно, отдаваясь Панину, она неосознанно мстила мужу.

Слегка портил уют отношений тот факт, что свидания происходили только на кафедре.

Им никогда не удавалось полностью расслабиться, раздеться, ощутить истинное умиротворение от слияния тел.

Усеченность секса была обусловлена внешними причинами.

Галина Сергеевна не имела пространства для личной жизни, ревнивец контролировал каждый ее шаг, следил за каждыми пятью минутами ее дня, периодически названивал ей на работу – не на мобильный, а на кафедральный телефон – время от времени приезжал без предупреждения.

Один раз, в самом начале отношений, лаборантка отважилась приехать к Панину днем, когда у того не было занятий. Для этого ей пришлось выстроить цепь обманных посылов, чтобы оправдаться в случае необнаружения на работе.

Соединяться на большой кровати было в тысячу раз удобнее, чем на убогом металлическом стуле.

Но Галина Сергеевна переживала, что муж нагрянет на факультет с проверкой или начнет звонить в самый неподходящий момент, а если она ответит не сразу, ей сулят разборки.

В итоге ничего приятного из встречи не вышло.

Взвинченный ее паникой, Панин мало что ощутил.

У лаборантки не получилось вообще ничего, хотя все нужное она умела испытывать за пять минут.

Заключительная стадия прошла столь смазанно, что лучше бы они и не встречались.

В отличие от большинства мужчин, Панин обожал последействие, когда можно объять женщину тихой ненавязчивой нежностью. Особенно он любил принять душ вдвоем – этот последний штрих наполнял его блаженством.

Но дорога до университета занимала целый час, возвращаться на такси Галина Сергеевна отказалась, хотя он пытался дать ей денег, и в душ не пошла – убежала, спрыгнув с кровати и кое-как одевшись.

Больше они опытов не повторяли, интимный круг ограничили кафедрой и кабинетом заведующего, где имелось мягкое кресло.

Суровый пуританин девятнадцатого века или моралист двадцатого скончались бы на месте, узнав, что преподаватель и лаборантка занимаются внебрачным сексом в храме науки.

Но сейчас шел век двадцать первый.

Разумные люди поняли, что жизнь слишком коротка для вписания в рамки Тимура и его команды.

И потому Панин с Галиной Сергеевной жили, как хотели – и как могли.

В разгар приемной кампании все было еще проще, чем во время семестра.

Их кафедра в этом году – согласно факультетскому распорядку, от главной лестницы по коридору до конца и снова до лестницы – была ответственной по приемным экзаменам.

Заведующий числился председателем университетской предметной комиссии по математике, лаборантке предстояло все лето провести над бумагами и таблицами.

Глухое уединение на кафедре не могло вызвать вопросов.

Преподаватели соглашались провести пол-лета в «приемке» лишь из материальных соображений, выходящих за рамки зарплаты. Галина Сергеевна «подгоняла» клиентов и на репетиторство и на иные заработки, а подобные дела решались при закрытых дверях.