– Я просто хотела помочь, – повысила тетя голос, в котором зазвучали оскорбленные и возмущенные нотки. – В три месяца ребенок не держит голову – это не норма. Поверь мне, у меня уже двое внуков, мы все это проходили.

– А я просила помощь? – прямо посмотрела Саша на тетю, еле сдерживая слезы. Напряжение в воздухе можно было разрезать икеевским стальным ножом.

Тетя поджала губы, промолчала и поменяла тему разговора. Она показала оставшиеся игрушки, а потом извинилась, что они заехали ненадолго, по пути, и им уже пора. Чай так и остался стоять нетронутым, а в пакетах на кухне Саша обнаружила творожные десерты, фрукты и ягоды из Вкусвилла.

Да, она говно, но обида тети даст ей передышку. Когда-нибудь все равно придется рассказать. И когда Саша об этом думала, у нее от страха подгибались коленки.

За месяц Саша так истосковалась по живому человеческому общению, что рада была перекинуться словами с кассиршей в магазине, с медсестрой, которая ставила капельницы с лекарством в стационаре, с другими “мамочками” в лифте. Она раньше и не представляла, что месяц без взрослых – не считая встречи с подругами и посещение тетей – это невыносимая скука. Инстаграм не помогал – он лишь показывал жизнь, которая Саше была недоступна, раздражал ее выдуманными людскими проблемами.

“У меня, вот, у меня реальная проблема!” – хотелось закричать Саше в экран, а потом разбить телефон об стену. Но здесь она более-менее себя контролировала, потому что, в случае чего, денег на новый Iphone у нее не было.

Выходные были сплошным отчаянием. Будние дни хоть и одинокие, но достаточно загруженные: там бесконечные врачи, анализы, думы, долгие попытки дать ___ невкусное лекарство. Выходные – всегда прогорклое одиночество, воспоминания о том, что там, где-то в прошлой жизни, тусят девчонки. Модные, кажущиеся дорогими, счастливыми, свободными. Подруги, от которых пришлось отказаться. В той жизни, которой не было.

Люси, как назло, улетела отдыхать почти на месяц. Вернее, для Люси и всей ее семьи это было замечательно, но Саше очень хотелось с кем-либо поговорить. Ей хватило самообладания – если таковое вообще присутствовало в ее жизни – не грузить больничную подругу в отпуске, отвечать забавными смайликами на ее “как дела”, и отправлять восторженные эмодзи в ответ на фото потрясающего заката, стараясь подавить зависть и все более глубокое отчаяние.

Саша пришла в кафе, где можно было уловить человеческую речь, напитаться энергией живого общения. Что в торговом центре, что на этаже необъятной зоны фудкорта, везде сновали люди. Лица, лица, лица, большое скопление энергии, которая так была нужна. Она села на мягкий диванчик с микро-столиком, рядом с детской площадкой. Поставила коляску со спящим младенцем около большого растения в горшке, так, что ее можно было и не заметить. Взяла чайник чая – немного поморщилась, какой он маленький за вполне приличные 350 рублей и огромный крендель с шоколадом – так удобнее отщипывать по кусочкам и можно дольше занимать место, не опасаясь косых взглядов. У нее есть часа два, пока он будет спать.

Есть два часа, чтобы немного пожить.

Можно смотреть на мужчин и женщин, быть с нормальными людьми – а совершенно точно значит – быть нормальным человеком. И, может, именно это соседство даст ложное, сладкое и не отлипающее, чувство участия, течения жизни, движения от эмоций к действиям и обратно.

Обычно людские жизни проносились мимо Саши без особого акцента, просто, как проезжающие мимо трамваи и машины: ты вроде видишь их, но даже не подумаешь выцепить и запомнить одну единицу из этого месива техники.

Подошли две девушки с колясками и маленькими детьми одного возраста – 2 или 3 года, Саша еще не разбиралась. Один взгляд – и она абсолютно точно их охарактеризовала, проштамповала и объярлычила. “Мамаши” – так с некоторой долей озлобленности назвала их Саша. “Мамашки” – даже так. Причем емкое, распространенное, и весьма нелестное, слово имело множество значений, в зависимости от контекста и придаваемой интонации. Сейчас это “мамашки” говорило сами за себя. Обе подруги были разодеты, как на праздник. Они выглядели неплохо, если смотреть мельком, кинуть быстрый секундный взгляд издалека или поймать фигуру напротив, с развеивающимися волосами, полуулыбкой и трепещущими ресницами.

Но если приглядываться внимательно, то флер развеется и можно будет рассмотреть девушек в сыром, слишком жестоком, для дешевого приторного образа, дневном свете. У обеих яркий макияж: лицо с видимыми разводами тонального средства, попытка замазать прыщи, жирная, в 3 слоя, тушь, губы с яркой иссиня-фиолетовой помадой. Волосы: одна чистая брюнетка, а у второй кривой балаяж, который сделала пергидрольная парикмахерша из салона, за купон с 80-процентной скидкой, темнеющие у корней головы новые волосы, которые придавали небрежность всему виду, дешевая старая резинка, раскрошенная в нескольких местах. Одежда: у одной – короткая джинсовая юбка, темные, но просвечивающие капроновые колготки, кофта со спущенными плечами, немного закатышкованая с одного бока, у второй – из дешевенького материала изумрудное платье-глиста, обтягивающее хорошую фигуру, и опять эти невнятные копронки. Вид вроде и был “якобы модный”, но устаревший, съёжившийся, и именно потому такой, что эти потуги к “красоте” портили все впечатление. Они выпячивали то, чего не было, при хороших внешних данных.

Так – красочные фантики, даже без начинки. Хотя кто сказал, что они из Москвы?

Нет.

Они не были сельскими барышнями, приехавшими на ближайшей электричке, а затем на метро к ТЦ, потому что долго будет топать с детьми и на огромных каблуках.

Но нечто близкое к этому. Может, они с окраины?

– Куда ты пошла? – крикливо сказала блондинка дочери. – Я тебя еще покормить хотела. Зря что ли брала? Поешь и пойдешь, никуда твоя площадка не убежит.

– Съешь сама. Не едят они. Голодные будут ходить, – вторая подруга говорила медленнее, растягивая прокуренный – или пропитый? – голос.

Они долго переодевали детей в красивые платья, чтобы просто отпустить их поиграть на второсортную детскую площадку торгового центра. Дети дергались, стремились ускользнуть от маминых вездесущих рук, ведь там за ограждением и лошадки и крутящийся осьминог, и карусель и даже горка с сухим бассейном. Но у матерей была своя цель – одеть куколок. Ведь они родили куколок, взяли с собой в общественное место куколок, поэтому куколки не должны их опозорить, а еще лучше куколки должны привлечь своей мимимишностью будущих пап. Так?

А зачем еще этот маскарад?

Наконец, дети были одеты подобающим, по мнению матерей, образом и после безуспешных попыток всунуть в их закрытый рот пару ложек остывающего супа, отпущены на площадку. Саша приготовилась: а ну ка, о чем они будут говорить. Но девушки не торопились. Они съели купленную детям еду, охая да ахая, пока блондинка не сказала:

– Все-таки, здесь что-то нечисто, – брюнетка, и Саша, почти разом взглянули на нее.

– Что? – Саша видела, как брюнетка заглотила последний кусок сдобы и чуть не подавилась. “Ну-ка, можно поподробнее?” – подумалось Саше. За неимением собственных любовных приключений она жадно вцепилась в эту историю.

– Увидела я его с этой телкой. Он в отказ: не свидание это было, а девка – давняя подруга.

– Ну а ты блин чего хотела. Даже если и свидание, ну погуляет мужик, но там он и не нужен вовсе. А ты блин, из-за фигни какой-то расставаться собралась. Хорошие мужики, зая моя, на дороге не валяются.

Брюнетка назидательно подняла палец с отросшим гель-лаком на ногтях, как бы указывая на промашку подруги.

– Ты же его не видела… – промямлила блондинка. – И не такой он и хороший.

– По рассказам твоим можно сделать вывод, – брюнетка немного нервно поерзала с одного полупопия на другое и уточнила: – А ты ее-то не увидела? Ну, телку?

– Неа, – блондинка неопределенно качнула головой и машинально поднесла пустую чашку ко рту. Она уставилась в сторону детской площадки, для проформы поглядывая на месте ли ее ребенок. Мысли ее были заняты “хорошим мужиком”.