Она переписывалась с подругами – не могла не переписываться – ограничиваясь, правда, общими ответами на поздравления, на вопросы “как дела, настроение и не скучно ли в больнице”. Интересное дело, до родов Саша мечтала, как выложит в Инстаграм фото: большой букет роз, на фоне больничного одеяла и кулечка, в котором можно будет разглядеть запеленатое чудо. Она даже придумала надпись: “теперь у меня новая самая большая любовь”, да, приторно-ванильно, но совершенно точно подошло бы к фотографии. Нужно было передать это максимальное счастье, гордость от рождения нового человека и показать независимость от Макара. Дааа… А в сториз постить ее усталые – с кругами под глазами – фотографии из постели, а в руках здоровый ребенок, и тихая счастливая улыбка.

Оказалось, что во всем этом нагромождении фантазий, ключевым словом оказалось то, чему Саша не придавала значения, потому что оно в ее восприятии прилагалось к ребенку автоматически – “здоровый”.

Вздрогнула.

Посмотрела на спящего ребенка в своих руках. Она боялась ____. И не знала, что с ним делать.

Обед Саша пропустила, но к вечеру в животе заурчало и пришлось идти в столовую на ужин. Она боялась в первый раз столкнуться с такими же мамочками, как она, боялась…да неизвестно чего. Но когда увидела толпу людей в просторном помещении, ей стало легче – так гораздо проще потеряться и быть незаметной. С одной стороны стены располагалась раздаточная зона, кулеры с горячей водой и холодильники, по использованию которых были свои строгие правила, а с другой – четырехместные столы в два ряда. И несколько десятков женщин, девушек и бабушек, кто в спортивных штанах и футболке, кто в халатах разной степени загрязненности, кто в пижамах. Многоразовые резиновые тапочки добавляли любому образу нелепости, поэтому многие и не заморачивались с одеждой.

Она взяла первое и второе, налила перезаваренный чай и стала осматриваться в поисках свободного места: пойти вот за этот стол к миловидной полненькой брюнетке, которая кормит на коленях младенца, и пытается одновременно есть? Или к женщине, похожей на робота, который в прошлой жизни был трансвеститом? А, может, к неопрятного вида молодой девушке: патлатой, зеленолицей, агрессивно работающей ложкой в суповой тарелке?

Саша опустилась на стул рядом с брюнеткой, осторожно поставила горячую еду и попробовала всего по ложке. Борщ оказался вполне сносным, как в обычной – не больничной – столовой, пюре с мясом на троечку, а чай мега противным, но хотя бы горячим. От большого количества горячей жидкости налилась грудь. Только бы не полилось молоко, пока она на людях! Зато может лучше пойдет вечернее сцеживание, которое было нечто сродни пытки.

Врач так и не подошел к ней за целый день, и Саша не знала радоваться или печалиться. С одной стороны, хотелось скорее узнать, что не все так страшно, или даже совсем не страшно, это просто старая тетка решила ей подговнить, называя ребенка “уродом, который испортит ей жизнь”. А если… если врач подтвердит “уродство”?

Нет, Саша этого не переживет. Нет, нет, нет! Она, сама не замечая, закивала головой из стороны в сторону. Несколько капель супа расползлись по клеенке красными жирными кляксами.

– Первый день? – донеслось до Саши, и она чуть не вскочила. Настолько не ожидала, что с ней заговорят.

– Да, – тихо подтвердила она, не поднимая головы. А зычный голос продолжал:

– Это видно, в первые дни все, как прибитые ходят. Ничего, пообвыкнешься, полегче станет.

Саша подняла глаза и увидела, что место справа заняла ухоженная женщина, лет тридцати пяти, с копной кудрявых рыжих волос, ярким маникюром и накрашенными глазами. Она встретила взгляд и приветственно улыбнулась Саше.

– Сколько ребенку?

– Восемь дней, – ответила Саша, принимаясь за суп.

– Да ты не бойся так, милая, – покровительственно продолжала кудрявая, – Знаешь, тут все свои. У каждой своя боль, свое принятие, свои тараканы. Своя инвалидность. Тут столько боли, сколько ты еще в жизни не видывала. Но хорошие люди тоже есть. А есть и плохие, – и тут она кивнула в сторону стола с роботоподобной женщиной.

– Спасибо, – Саша была смущена и немного возмущена тем, что слышит об инвалидности, хотя к ней это совершенно не относится.

– Меня зовут Люси, – представилась рыжая. Брюнетка, которая кормила ребенка, прыснула со смеху, вслед за ней засмеялись несколько соседних столов и сама Люси.

– Обожаю, когда Люська, совсем не Люська, а Люси! – у холодильника хохотала стройная симпатичная блондинка в платье, с отросшими концами и ярким макияжем, который, впрочем, совсем ее не портил.

– Ну что-же, Люси, дак Люси, – выдавила Саша улыбку и принялась за еду. Постепенно всеобщий смех перерос в равномерный гул разговоров, Люси, посмеиваясь, ушла, а Саша вернулась к своим невеселым мыслям. Но все-же этот разговор, хоть и на несколько минут, немного расслабил ее лицо, приобретавшее все более серый и восковой вид.

Разномастные мамы маленьких пациентов оказались обычными людьми и Саше еще только предстояло узнать все их личные истории, от которых сердце переполнялось либо восторгом, либо ужасом, иного не дано.

Как только закончился ужин, отделение замерло, некоторые пошли смотреть телевизор в общем зале, и Саша поняла, что медсестру уже можно не ждать. Она закрылась в палате, посмотрела, чтобы с ____ все было в порядке, и он смог заснуть, а сама скорее легла в постель и закуталась с ног до головы.

Самые жуткие мысли и предположения роились в голове. Непонятно почему, но ей хотелось измучить себя. Может, чтобы снизить остроту страха? Страха, что ее, Сашина, ее, молодой красивой девушки двадцати пяти лет отроду, жизнь пойдет под откос. Поза эмбриона и ритмичное покусывание одеяла помогало, зеленая стена постепенно поблекла…

Утром большой угол одеяла был мокрым, хотя Саша знала, что не плакала.

Завтрак был откровенно неудачный, но в Сашиной жизни значение еды тоже поблекло, она, несомненно, чувствовала вкус, но съесть шоколадку или водянистую кашу разницы не имело.

В коридоре было оживленно: собирались на процедуры мамочки с детьми, кто-то опаздывал на завтрак, кто-то только поднялся с постели и торопился внести нужные сведения о температуре и состоянии ребенка в больничный журнал, туда-сюда прогуливалась вчерашняя женщина-робот. Ее ребенок в коляске лежал с открытыми глазами, голова у него была обвязана эластичными бинтами и напоминала очень большую грушу. С такими диагнозами – “большеголовых”, как неэтично и стыдно про себя называла их Саша, было очень много в отделении. И, насколько она поняла из разговора мамочек, что это еще и одно из самых легких заболеваний, “водянка”, при лечении голова восстанавливается по мере роста ребенка, хотя в начале она будто весит в несколько раз больше тела. И выглядит пугающе, конечно.

Саша подошла к большой стойке, где обычно сидели две медсестры, но сейчас на посту никого не было. Она отошла к окну и зависла, разглядывая, как люди – к кому они идут, кто это, куда? может больных навещают родственники или мужья? – ходят, разговаривают, стучат по экрану телефона, в стремлении выстучать истину и получить нечто важное, грустят, задумываются, напрягаются, улыбаются, но последнее совсем редко, живут. Если бы она не была в сомнамбулическом состоянии, то явно съела бы себя изнутри от ожидания. Оно выжигало внутри дыру, и здравый смысл боролся со слепенькой, старенькой, уже вышедшей из моды, надеждой.

Надо посмотреть как там ____ . Большая красная шапка лежала на полу, Саша подняла ее и оглянулась. Пока она копалась в своих мыслях, коридор почти полностью опустел. Только женщина робот совершала “променад” почему-то не на улице – хотя многие мамочки, которые долго лежали в отделении, с удовольствием бежали на прогулки по территории – а по длинному кишкообразному коридору.

– Ваш ребенок потерял? – нагнав их, спросила Саша и почему-то смутилась своему вопросу.