В представлении людей и “добрых соседей” мать-ребенка инвалида была априори бедна. Ее тоже, как и безумных старушек, жалели, сочувственно качали головами, отдавая поношенные вещи своего ребенка или подкармливая вкусняшками, делали соответствующее случаю грустное выражение лица, встречая с коляской в лифте. Весь мир как будто накладывал на мать фильтр оскуднения и приписывания всего и вся лишь одной ключевой причине.

Интересно, это было вызвано тем, что люди думали, что такая мать не живет не дышит и не радуется ничему, что она замерла, убила себя внутри, или просто тем, что они не знали, как себя вести в таких ситуациях? Саша думала, что второе, ну и то, что люди невежественны, глупы и им лишь бы просто посудачить.

А может одинокие старики сами виноваты, что одиноки? В таком случае, матери детей инвалидов сами поддерживают этот образ своей озлобленностью на мир? Даже если это было и так, Саша сейчас не смогла бы никого обвинить свысока. Она сама была по уши в этом дерьме. И не знала, как остановить эти мысли, что им всем негодным, противным, злым, никчемным девкам, которые окружали ее повсюду, со здоровыми детьми – повезло, а ей нет.

Подруги писали, но волшебство атмосферы ресторана прошло и Саше легче было оторвать их от себя сразу, пережить сильную боль одиночества, чем каждый день мучить себя помаленьку. Они звали встретиться, предлагали ребенку няню из своих знакомых, рвались прийти в гости, постоянно спрашивали «как дела?», хотели прогуляться с коляской на улице. Они были хорошими подругами, которые стараются не теряться и не отступаться от той участницы их клана, которая родила – они были хорошими подругами, а Саша нет. И чем дальше она врала, вернее недоговаривала, тем сильнее увязала в этом состоянии обреченности. Хотя вся кутерьма до сих пор продолжалась, потому что они считали ее участницей клана, а этого, как думала Саша, уже быть не могло.

Подарки Саша разобрала только через день, ей, почему-то было стыдно перед подругами, что вообще их взяла, что они потратили деньги на ___, который этого и не оценит. Хотя подарки детям чаще и делаются, чтобы обаять родителей чада, которые считают, что их ребенок кому-то небезразличен.

От родственников было отбиваться гораздо труднее, но в этом случае Саша выворачивалась как могла. Родственники чаще были похожи на тараканов – они почему-то считали, что в дом можно прийти без предупреждения, что после рождения ребенка нужно набежать на “кашу” с подарками, что молодая неопытная мать только и ждет советов по всему, до чего дотянется цепкий теткин взгляд.

Вот такие родственники-тетечки и были самой главной опасностью – они не видели границ и берегов, обижались, как дети малые, если им даже мягко указывали на глупость и древность методов воспитания детей, постоянно видели в ребенке и матери недостатки и признаки болезней, брали за правило общаться менторским тоном. Почему-то родственники-дядечки не лезли так к только что родившей племяннице. Они просто дарили деньги и на этом все общение заканчивалось. И, как считала Саша, это было идеально.

А тетечки пользовались своим знанием и изрядным жизненным опытом, что рано или поздно новоиспеченные родители, а в особенности мать-одиночка, приползет к ним отпрашиваться погулять, оставить ребенка. Тем более бедная Саша, когда отец уехал в Америку, мать умерла, муж бросил. Родная тетя с маминой стороны была самым рьяным кандидатом на сначала “поучить” воспитывать, а потом “уговариваться” на посидеть с ребенком.

Было очень удивительно, что Саша могла удерживать тетю Люсю – их с больничной Люси хоть и звали одинаково, но из общего был лишь пол, проставленный в паспорте – от посещения в детской больнице. Что она только и не придумывала – и всего хватает, и настроения нет видеться, и скоро выписывают. Но время шло, тетя теряла терпение, потому что она вдруг захотела позаботиться о “нерадивой племяннице”. И не была она плохой, нет, просто Саша находилась в диком состоянии “а пропади оно все пропадом”, она хотела оттолкнуть тех, от кого было бы больнее всего услышать признание себя неудачницей. А тетя как раз пользовалась такими запрещенными приемами – она давила на мать. На ту, которую и трогать уже не надо было никогда. Ту, о которой Саша и вспоминала, но без боли, без любви, а просто, что она когда-то существовала.

– Твоя мать хотела бы, чтобы мы оставались семьей, тем более сейчас будет ребенок, – как-то по телефону сказала ей тетя Люся. Саша закатила глаза – ее мать хотела заниматься карьерой, собой и другими мужчинами. Она рано ушла от мужа, Сашиного отца, отдала дочь своим родителям, и, вероятно, ни разу не испытала мук совести. Да и Саша, в общем-то не скучала по матери, не обвиняла ее, не страдала, не плакала ночами в подушку. А зачем это было делать, если “мать” была чужим человеком? Отец, наполовину с бабушками и дедушками, воспитали Сашу, присматривались к ней, особенно в подростковый период, но убедившись, что мать для нее не больше, чем давний знакомый с оговорками – увидеться раз в год в гостях, получить подарки-переводы денег на день рождения и Новый год, быть вежливой, как с посторонней, успокоились. Никакой душевной драмы не было даже когда у матери обнаружили рак, и она умерла, спустя два года. Саша поплакала для оснастки, сходила на похороны, но ни жизнь, ни мысли не изменились, текущие события, влюбленности и учеба заслонили собой все.

И вот, тетя Люся откуда-то достала тему “мать”.

– Ээээ, – ответила Саша, но ругаться не хотела, поэтому предпочла сменить тему, спрашивая про самочувствие тетиных внуков- спасибо сентиментальности тети Люси.

Но если в больнице получалось не допускать родственников к ребенку, то в квартире, где они бывали бесчисленное количество раз, это было попросту невозможно. Через дней десять после возвращения Саша спокойно помешивала сливки для пасты с ветчиной и предвкушала вкусный обед, как вдруг тетя и дядя нагрянули в гости. Ох уж эта бесцеремонность. И в сотый раз Саша старалась сказать себе, что они хорошие, проявляют заботу, что все дело в ней, комплексах и страхах, и ей нужно лишь посидеть с ними часик, нацепив американизированную улыбку, а затем вежливо раскланяться.

____ спал и это могло немного спасти ситуацию. Тетя на цыпочках прошла, посмотрела на него в другой комнате, а потом вернулась и радостно начала доставать подарки из горы пакетов, не умолкая ни на секунду. Саша разлила чай, выставила шоколад, а дяде положила только приготовившуюся пасту.

– Смотри, вот здесь почти новая одежда, Маша передала. А это мы купили игрушки, но я не знала, что у вас уже есть, сама скажи, что покрупнее подарить, хорошо? Много вещей, из которых мы вырастаем, будем отдавать вам, можешь вообще на одежду и игрушки не тратиться. Хоть у нас девчонки, поэтому велик, самокат вам не отдать, розовые же, но, например, электрошезлонг отличная вещь, привезем в следующий раз. Хоть в этом легче.

Саша понимала, что ее улыбка все больше отдает запахом лимона, чем благодарностью, но поделать ничего не могла. Тетя перевела дух и продолжила допрос с пристрастием:

– Колики его мучают?

– Нет.

– Грудь берет хорошо? Молока много? Если что – пей горячий чай с молоком.

– Да, все в порядке, я знаю, – Саша покосилась на дядю, который ел и делал вид, что его тут нет.

– А еще грудь мажь Бепантеном, очень хорошо от трещин помогает. Голову держит? – без обиняков спросила тетя.

– Нет, – тихо ответила Саша, а тетя посмотрела на нее, как на ненормальную. Она улыбалась, терпела, старалась изо всех сил подавить раздражение, но не получалось.

– Ты что, это отставание! Тебе в больнице что-ли не сказали? Очень плохо. Надо срочно искать массажистку, только очень хорошую, она мигом все поправит. У Маши есть контакт проверенной девушки, я тебе скину. Обязательно, обязательно обратись к ней! Хотя давай лучше я тебя запишу.

– Я взрослая девочка, мне 25 лет. Давайте я сама решу, что лучше для моего ребенка? – слова вырвались у нее изнутри, из горла, и были слишком жесткими. Саша не справилась.