– О, я знаю ее, наших детей в один день оперировали, – шепнула Саша Люсе, показывая на маму ребенка, с которой разговаривала после операции. Сейчас женщина выглядела жутко – страшные круги под глазами, худоба, бледность, взъерошенные волосы и неплотно застегнутый грязный халат. О просыпающейся тогда надежде не было и речи.

– Она постоянно воет последние дни, – сказала вездесущая Люси, мельком взглянув туда. Куда был обращен тяжелый взгляд Саши. – Громко, протяжно. Страшная история. У них с мужем четверо детей, это младшая. Ничего, казалось, не предвещало, но однажды малышка не встала с кровати, опухоль проявилась и задела мозжечок. Когда ее привезли, она рыдала, как белуга – девочки наши отпаивали валерианой ночью – но как только все более-менее прояснилось, постепенно успокоилась. Сделали первую удачную операцию по удалению опухоли, вторую – шунт поставили. А недавно пришли результаты обязательной биопсии. Есть повод повыть.

Рак. Это еще одна страшная вещь, которая пугает также, как слова “тяжелая инвалидность”. Саша часто слышала диагноз у пациентов нейрохирургии. Особенно, ей очень запомнился недавний случай с невероятно солнечной и позитивной девушкой, Катей, которая ходила по коридорам и в столовой с легкостью, которая присуща людям, не отягощенным серьезными проблемами. Саша каждый раз улыбалась ее очаровательной девятимесячной малышке, которую мама, как драгоценный сосуд, всегда держала на руках. Без подробностей, но кто-то из девчонок промолвил “у нее у девочки проблемы с ногами, а вчера поставили диагноз “рак”. Это было страшно, и Саша прослезилась, но хочешь-не хочешь, но это реальность и приходится с этим жить.

По отношению к ситуации, родителей можно было их разделить на два лагеря – циники и романтики. Циники видели мир только жестоким, неоправданно холодным, к людям относились с предубеждением и равнодушной опаской, они не верили в любовь, у них не сложились отношения и самым частым выражением было: “прожить этот день, делая то, что должен”. Романтики же, наоборот, стремились видеть мир сквозь розовые очки, путем веры в Бога или же настроя себя на позитивный лад, они могли восхищаться каждой мелочью, учились любить не только себя, своего ребенка и судьбу, но и других, не особо хороших людей, возможно они представляли себя святыми великомучениками, хоть никогда бы в этом не признались.

И где-то между этими полярными полюсами, миры которых не встретятся в этой жизни, и находилась Люси. Она была в меру весела, общительна, умела – или научилась за эти горькие годы, как сама потом не раз говорила – любить все хорошее в своей жизни, а от плохого быстро избавляться. У Люси был умеренно тяжелый ребенок – восьмилетняя Машенька и диагнозы на двоих: ДЦП, проблемы со спинным мозгом и ногами, вследствие чего она не сможет ходить, – у дочери, невозможность заниматься любимым делом – у матери. Надо сказать, Машенька по своему характеру походила на строгую сторону мамы – она усердно занималась, серьезно выбирала, кем станет, когда вырастет, интересовалась чтением, просмотром научных передач, научилась писать менее спастичной левой рукой и сочиняла первые стихи. Верхняя сторона тела выглядела у нее обычно – милая восьмилетняя девочка, а вот ноги висели, как тряпочки, вместо туалета ей необходим был памперс. Впрочем, принятие инвалидности у этой семьи дошло до того, что они могли посмеяться и пошутить над любой ситуацией.

Муж у Люси был. Вот просто “был”. Не был идеальным отцом, но уделял внимание Машеньке, не был олигархом, но его доходов с небольшого бизнеса хватило на дом в Подмосковье, машину для себя и Люси, постоянную реабилитацию для дочери и отпуск всей семьей. Это было уже ой как много по меркам остальных “мамочек”. Но вот Саша не могла понять их отношения друг с другом, потому что Люси рассказывала о нем, только как о “родном человеке”, “близком друге”, “отце Машеньки”, но не затрагивала сторону счастья в браке, а Саша и не спрашивала.

Люси была самодостаточной и чересчур яркой личностью, и при сближении все больше нравилась Саше. И фразочки, да, эти фразочки ее, обладали двойственным действием: ценным смыслом и неким пошловатым флером, как будто это были цитаты Вконтакте.

– Да, ты не должна знать о болезни в целом, – четко и несколько агрессивно говорила Люси. – Но ты должна знать все о болезни своего ребенка.

Или вот еще, но уже с морализаторством:

– Думаешь, нельзя сделать хуже искалеченному ребенку? Можно. Мамашки знаешь какие бывают, навидалась я. И случаев здесь на сотню фильмов душещипательных на Первый канал сразу. И детей о стены головами били и душили, одного ребенка убили. А уж покормить ребенка “чем-то вкусненьким” сразу после наркоза, а потом бегать ко врачу с фонтаном рвоты и верещать – это вообще классика бабенок. Если сейчас все более-менее благоразумно, то не думай, что так всегда.

И, как после узнала Саша, это было больным вопросом Люси, она была готова биться до последнего. Матери могут делать все: изменять, уходить или, наоборот, позволять вытирать о себя ноги мужу, быть не очень умными, но они должны сделать все, чтобы помочь своим детям. В остальном, что не касалось детей, Люси была свободных и очень юных, широких взглядов, Саша убедилась в этом после одного случая.

Как-то в субботу ночью, они усыпили детей, и в палате Люси собирались смотреть фильм на ноутбуке, как Саша вспомнила, что не захватила с собой пирожные.

– Пулей! – поторопила Люси. – Я ждала этого шикарного отдыха – когда просто посижу, попью чай и посмотрю интереснейший фильм от начала и до конца – целую неделю!

Саша усмехнулась, выскользнула и тихо прошла по темным коридорам к столовой и общим холодильникам. Больница словно вымерла, никаких звуков не было слышно даже отдаленно, лишь чпоканье резиновых тапочек о ступни. Она хотела бы ускорить шаг, но побоялась, что будет слишком громко.

Медленно: чпоок-чпоок-чпоок. Холодильник – пирожные – холодильник – шевеление сзади – чпоок-чпоок – дверь в столовую – взгляд вдаль, где коридор упирается в выход из отделения – неясная тень, которая открывает дверь и оборачивается, подставляя свое лицо и тело небольшому источнику света – тишина – дверь отделения закрывается – выдох.

Чпок-чпок-чпок-чпок-чп…

– Я…я встретила Вальку, она вышла из отделения. В двенадцать часов ночи. Может, надо было спросить? – задумчиво проговорила Саша, возвращаясь и плотно закрывая за собой дверь, ограждаясь от звонкого чпоканья.

– Сама разберется! – махнула рукой Люси. – Давай включай фильм и передавай мне самую большую пироженку – я заслужила…

– Может что-то случилось? Надо сказать медсестре? Она какая-то странно возбужденная казалась, – не унималась Саша, а потом вдруг вспомнила, что под халатом у Вали мелькнули черные капроновые колготки.

– Не надо, все в порядке, – видно было, что Люси что-то знает, но делиться не собирается.

– Куда она пошла?

– Не надо тебе знать. Да и я сама, что знаю, что не знаю, фиолетово.

– Почему это? – уточнила Саша.

– Потому что спит она с врачом, – еле слышно проговорила Люси. Хотя они сидели за закрытыми дверями, но такого рода информация требовала максимальной конфиденциальности. – И все, как обычно: все медсестры знают, она и он знают, что все знают, а его жена нет…

– Его жена?

– Да, она работает тут же, в пятом корпусе, тоже врачом.

Люси посмотрела на Сашино нахмуренное лицо и пожурила:

– Вот не надо, а. У девки дома муж пьет запоями, свекровь со свекром на голове сидят, золушку себе нашли, ребенок день и ночь вопит. Для нее реабилитация тут, как курорт. Ребенок сразу спокойный, она марафетится к нормальному мужику, сексом занимается, выдыхает и спокойно живет. Вот уж отчего мучится не стоит. Не осуждай.

– Но он, блин, женат! – повысила Саша голос в приступе несвойственного белопальтовства. – Надеюсь, это не наши хирурги.

– Не, наши кремень, ну, по крайней мере то, что я знаю. А то, что женат, ну не наше дело. Доносить его жене никто не станет. Блин, все, давай уже фильм смотреть, ну эти больничные мысли. На два часа меня тут нет – я переношусь в космос с Макконахью.