После этого случая Саша невольно начала присматриваться к Вале – небольшой, точеной девушке, не блиставшей красотой, но манящей за счет улыбки, мягкости, кошачьих жестов и мимики. Определенно, она была привлекательна даже здесь, в самом асексуальном месте в мире.

Но осуждение проникло глубоко в подсознание Саши и просто так расслабиться, убрать эту занозу по отношению к Вале она не могла. Ровно до того момента, как увидела лицо девушки, когда она разговаривала с мужем. Вся ее веселость сошла, казалось, на эти секунды, вообще лицо сошло с нее, постарело, обрюзгло, уголки глаз и губ опустились на несколько сантиметров вниз, плечи, если бы могли физиологически, прижались бы к полу. В голосе была слышна покорность судьбе, мужу, серому затягивающему быту, загнивающей жизни.

И Сашу отпустило. Всем нужен глоток воздуха, даже если это идет вразрез с моральными принципами. Да и какая мораль? Разве все в жизни должно быть черно-белым? Конечно, нет. Все грешат – так или иначе – но никто об этом не хочет говорить.

Ликвор по-прежнему скакал на одной и той же точки и все никак не хотел чиститься. Врач предлагал новые варианты лечения и все было, в общем, неплохо. Как тут случилось то, чего Саша совсем не ожидала – Люси выписывали, и она оставалась одна. Конечно, она знала, что рано или поздно это случится, ведь подруга не должна тут сидеть и караулить Сашу. Тем более, она и так задержалась, и пробыла целых два месяца. Но Саше все равно был грустно.

– Время быстро пролетит, – высказала Люси перед отъездом, когда они уже обнялись и подруга шла с последней сумкой к выходу. – Мы на Вотсапе, а как выйдешь встретимся у тебя или у меня в гостях.

– Окей, – улыбнулась Саша, а у самой на душе скребли кошки – больница стала такой привычной во многом благодаря Люси.

Но оставшийся месяц пролетел быстро – все те же лекарства, капельницы, биопсия, надежды на снижение показателей, бытовые разговоры в столовой с девчонками, с соседками по палате – сменилось две женщины – интернет, сериалы и фильмы с чаевничанием ночью. Но когда врач поймал ее в коридоре, постучал по медицинской папке ___ и сказал, что показатели в норме, значит можно ехать домой, Саша была счастлива.

– Нас завтра выписывают! – радостно говорила Саша каждой встречной “старенькой” девочке и те радовались вместе с ней.

Выписывают – значит состояние не критично, стабильно. Выписывают – это счастливый путь к своему устроенному быту: ходить голой если захочется, мыться в ванной и сидеть в туалете, сколько душа пожелает, готовить еду, самостоятельно выбирая рецепты, красиво одеваться, спать до десяти, не подчиняться больничному расписанию. Ей совершенно не хотелось думать, что отправлять домой еще могут потому, что сделали все, что могут на данный момент, а палату нужно освобождать, и так слишком долго Саша с ребенком были на продовольствии больницы.

Саша задержалась у ординаторской, задать еще пару вопросов про лекарства, но врача уже заняли и ей пришлось сесть на скамейку. Рядом сидела очень старая женщина и ложкой кормила мальчика в инвалидной коляске.

– Ты откуда? – скрипуче поинтересовалась она. То ли было одиноко, что больше не с кем тут, в коридоре поговорить, то ли это умение старушек разговаривать с кем угодно.

– Из нейрохирургии, – спокойно ответила Саша, чуть поворачивая голову и внимательнее разглядывая мальчика, что не укрылось от взора его бабули.

– Ты не бойся, смотри, тебе можно, ты понимаешь.

Саша выжала полуулыбку, но не нашлась, что сказать.

– А то ведь здоровые хуже больных. Рот откроют свой и смотрют. Залезли тут еле-еле в автобус, народу много, коляска неудобная. А я говорю, шо сидишь, помоги блин, дубина, или не глазей. Никогда ребенка что ли в коляске не видел? Да, скрюченные руки и ноги, спина горбатая, а вот говорит хорошо и добрый он. А ты вот смотришь, глаза только лупишь, а мне может неприятно, я в соцстрахе поругалась только что, этот мой в штаны наложил – прости, милый, что рассказываю, она понимает – а тут косые взгляды. Ну он поморщился, отсел. Пошли вы все со своими мордами, вот что я думаю. И молчать уж точно не буду! Если государство наше не заботится об инвалидах, о больных детях, то о чем вообще говорить. Надо в свои руки все брать.

Бабушка рассказывала, поправляя на мальчике слюнявчик – говорил он может и хорошо, но слюни пускал еще лучше. Как поняла Саша, интеллект у него был сохранен, речь присутствовала, а обижаться на косые взгляды он давно перестал, или не до конца понимал, что это такое, но зато здорово веселился, слушая бабушкино возмущение. А та продолжала:

– А дети другие, здоровые. Ума нет, вот и спрашивают, дак хошь не хошь сердце кровью обливается: “а что такой большой и на коляске”, “он дурак что ли?”, “а зачем он здесь?», “уходи”. И не скажешь же ничего, особо не цыкнешь, малехонькие, вот и не понимают. А этому-то обидно, он умненький. Тех родители, видать не научили, как общаться правильно. Дак сами родители тоже как гавно себя ведут, один мне сказал: инвалиды должны дома сидеть, чтобы моих здоровых детей не расстраивать”. Вот не сука ли он, я чуть не кинулась с кулаками. Потом красная от злости полдня ходила, вспоминая самодовольное, сытое лицо. Сам-то небось, и работает хорошо, и детей по развивашкам возит на машине, а не на автобусе холодном, деньги есть не только на еду, и одевается хорошо. И видите-ли говну этому наш внешний вид мешает.

Саша ободряюще улыбнулась мальчику, поймав себя на том, что за эти полчаса почти привыкла к его внешнему виду – перекошенному лицу, неровной улыбке, открывающей крупные, редкие кривые зубы и уходящую в горло трубку. Вот это надо сделать частью общества, частью толерантности и принятия. Первые минуты, как видишь – невольно отшатнешься, каким бы ты хорошим человеком не был, а вот если сделать частью культуры, встроить инвалидов в поле зрение людей, то кто знает, насколько проще им будет жить. Хотя бы морально.

Но потом, уже в своей палате поймала себя на мыслях, что рада, что _____ маленький, что его пока можно спрятать, никому не показывать. Но когда-то ведь придется. И тут ужас каждый раз возвращал ее на несколько ступеней принятия назад, откатывал со скоростью света. Она не могла себя представить рядом со внуком старушки, в переполненном автобусе, ругающейся со всеми прохожими. Она не могла бы пережить эти взгляды, которые пронзали бы ее сильнее мечей Люка Скайвокера.

Нет, нет, нет!

Утром она собрала вещи, забрала выписку с диагнозами на целый абзац, оставила пакет с несколькими видами конфет в коробках для медсестер. Врач в выписке – и лично несколько раз Саше – указал необходимость проведения МРТ головного мозга ближе к году и последующих решений об операции. А также дал направление в бесплатный реабилитационный центр и рекомендацию – которая звучала как приказ – каждый месяц проводить 10-разовый курс массажа, но не обычного, а такого который совмещался бы с эпи. И выпустил в реальный мир, к которому Саша была совсем не готова.

Она ждала старшую медсестру, которая ушла досканировать документы и неожиданно разговорилась с Катей, улыбчивой девушкой, у ребенка которой обнаружили рак. Но Саша узнала об этом не от самой мамочки, и поэтому прослушала всю историю сначала, вежливо кивая.

Катя говорила, говорила, придерживая бутылочку с молоком, чтобы ребенку было удобно пить. О том, как министерство здравоохранения долго не могли выдать документ на бесплатную госпитализацию, как в больнице, еще там, в области, путали анализы, врач уходила в отпуск и не могла расшифровать результаты обследований, как не верили матери, что это что-то серьезное с ножками и не забили тревогу на месяц раньше, как, наконец, привезли сюда и вырезали опухоль, которая не предвещала опасности, отдали ее на биопсию – а это обязательная процедура – и поставили диагноз – рак первой стадии.

– Мне очень жаль… – Саша до сих пор не знала, что говорить в таких случаях. – Она обязательно поправится!