Вспышка. Сознание то гаснет, то вспыхивает тысячей огней, наслаждение жизнью, яркие краски ощущаются почти физически, и Саша улетает…

Руслан уводит ее в спальню, шепчет то, что нужно шептать в таких случаях, мгновенно стягивает платье – и она впервые не стесняется своего живота, темнота все скроет – целует соски и почти сразу встает на колени перед ней…вспышка… вот они оба у стеклянного в пол окна, он прижимает ее к холодному стеклу и входит…вспышка. он опирается на стекло, держит ее на весу и сам весь в ней, целует Сашу в губы …

И тут кто-то еще крепко обнимает ее сзади…

______________

На третью неделю в больнице Саша вдруг обнаружила, что ее обнимают. Даже не так – что это она почти виснет на Люси, потому что ноги подкашиваются от переживаний. Когда ей сказали на утреннем обходе, что операция назначена через день, то, не скрывая своих чувств, Саша пришла к Люси в палату и сказала:

– У ____ плановая операция. Что мне делать, чтобы не так сильно бояться?

– Ничего, – емко ответила Люси, которая достала памперсы из пачки, переложила их поближе к кровати, а потом расшифровала ответ: – Ты все равно будешь трястись, как осиновый лист. Но можно хотя-бы отвлечься. Какая операция?

– Эндоскопия, гидроцефалию нужно убрать, – глупо объяснила Саша, и почувствовала себя настоящей деревней.

– О, это ерунда, тут делают на раз, – махнула памперсом Люси, спасибо, что он оказался чистым, а то от энергичного движения дерьмово могло стать не только на душе у Саши. – Знаешь, я не могу тебя успокоить, но расскажу, как все происходит, чтобы ты успела морально подготовиться. Ну, ну, иди сюда…

И тут, на плече у рыжеволосой красавицы, в уютной комнате, которая все равно кричала больничными настроениями, Саша почувствовала, что может заплакать. Ей пришлось взять себя в руки, потому что это не то место для самых первых слез – только даст себе слабину и получит дикую истерику. Нет. Не время для таких выступлений. Но кулачок в сердце разжался. Люси гладила ее по спине, и Саша сильно к ней прижималась, не стесняясь слишком быстрого сближения, некоторой интимности момента, того, что до этого они лишь здоровались в столовой и перекидывались несколькими предложениями по поводу диагнозов детей.

Почему Саша вообще пришла сюда?

Да, это выглядело глупо, неудобно и, в некоторой мере, навязчиво. Ей просто хотелось тепла человеческого тела. Ей просто не хотелось больше быть одинокой.

Накануне операции, вечером, в Сашину палату постучал медбрат и велел взять ребенка и пройти с ним. Саша знала, что детей для трепанации полностью бреют наголо, за время ожидания не раз видела, как мамочки то стонут, выражая неудовольствие "зачем ребенка полностью брить", то молчаливо покоряются высшим силам – то есть врачам. Она не понимала первых – какая разница, есть ли волосы у твоего ребенка, если идёт речь о его здоровье? Детям для небольших операций выбривали только маленькую часть, именно такую, которой будет достаточно для манипуляций эндоскопа.

Медбрат – краем глаза она зачем-то заметила, что он молодой и хорошенький – отвёл Сашу с _____ на руках в кабинет, названия которому она так и не могла дать. Здесь с одной стороны стояла полка с детскими горшками и рыже-коричневыми, вареными-переваренными на тысячу раз клизмами, а с другой унитаз и несколько лавок. Ну и помимо вполне определенных слабительных действий оказалось, здесь ещё и бреют детей, которые с утра уже будут на операции.

В комнате уже была мамочка, лет тридцати, но миниатюрная, словно девочка, и с ней дочка лет трёх с длиннющими – судя по полу – волосами. Ребенок сидел на высоком стуле, болтал ножками и подпевал Маше из мультика, не обращая внимания на манипуляции и не желая облегчать матери задачу – добрить ее голову до идеально гладкого состояния обычной безопасной бритвой. Рядом лежали небрежно отброшенные ножницы, которыми видимо отрезали основную длину, электрическая бритва, чтобы короткие волосы превратились в мальчишеский ёжик. Саша встретилась с девушкой глазами и вздрогнула: такого отчаяния, беспросветного горя, затравленности и вечно отпечатавшегося испуга, она не видела так близко. Она поскорее отвела взгляд, села на кушетку и сняла шапочку с _____, чтобы медбрат смог выбрить нужную часть.

После инструктажа про кормление до общего наркоза, напоминании о времени – нужно быть в 7: 30 на посту медсестры – Саша с радостью вернулась в свою палату. Ее трясло от холода и одновременно она была так возбуждена, что не могла усидеть на одном месте. Заусенцы были уже отодраны до крови, ногти обкусаны, но она с неистовством вгрызлась в собственное мясо, желая – осознанно или нет – сделать себе больно, съесть себя и ментально и физически.

К утру, однако, это все прошло. Саша, хоть и поспала часа два – а может именно это и помогло – но уже не боялась. Будь, что будет, думала она пустой головой, которая работала уже на автомате. Откусив 2 раза от печенья, она оделась, и в 7:20 как штык, сидела на диване у поста. Странное спокойствие удивляло и даже холодило ее. Неизвестность, страх и ожидание внедрились в нее, став почти частью личности. Медсестра с папкой документов подошла к Саше, кивнула, мол, поднимайся, и повела в другой корпус через длинные коридоры, грузовые больничные лифты для персонала и лестницы. В небольшой – метров тридцать – комнатке на диванах расположились мамы с детьми разного возраста – кто-то читал книгу, кто-то просто вцепился в ребенка и смотрел в одну точку, несколько девушек перешептывались о своем.

Ожидание. И хоть тихо не было – нельзя было находится в больнице, в одном помещении с мамочками, у которых болит душа и не услышать новые истории – но Саша будто улетела мыслями на другую планету и слышала лишь гул: ааа… уу…еее.. ааа. В 11 утра Сашу, которая уже не чувствовала боли, так долго у нее крутило живот – нервы ушли прямо туда – наконец, позвал врач-анестезиолог. Он провел в соседнюю комнатку, дал время прочитать документы, подписать, а сам пока раздел и осмотрел ____.

– Операция не сложная, не переживайте – сказал анестезиолог, стараясь поддержать молодую мамочку, то ли потому, что Саша слишком жалко выглядела, то ли потому, что у него была такая работа. – До вас утром двум шунты уже поставили, а после вас операция на 6 часов будет, так что задерживаться долго не будем. Идите в палату, медсестра вас позовет, когда Павел Олегович закончит.

Саша кивнула и, когда отходила от стола, несколько раз оглянулась. ___ плакал, надрывая горло.

– Так правильно, так надо, – шептала она, выходя в коридор. Сначала уходить не хотела вовсе, но сообразила, что медсестра не сможет ее найти. Как же хорошо, что она спала так мало, мозг приглушил эмоции и снизил степень осознанности. Теперь она может не думать о вопросе – “за кого я по-настоящему переживаю на этой операции? За лежащего под холодным ножом нейрохирурга ______ или за себя?” – а покорно посадить попу на скамейку и ждать.

Через час – а может полтора или два, Саша и не подумала посмотреть на часы – медсестра проводила ее к реанимации. Она предупредила, что сейчас ребенок немного побудет здесь и, как только врачи решат, что все в порядке, можно будет поднять его в палату.

Опять ждать!

И опять она была не одна. Напротив, сидели родители еще одного прооперированного ребенка – все еще испуганные, смятые, но довольные, что все прошло хорошо. Мужчина, лет тридцати пяти, с умным взглядом, подтянутый и миловидный, но чрезмерно заросший бородой, женщина лет тридцати двух, со следами реального возраста, намного более помятая и с большим жировым “кругом” на животе, с предельно отросшими корнями волос.

Саша уже и не помнила, кто начал разговор, и с чего. Возможно, у нее спросили: “вы тоже из отделения нейрохирургии” и, как обычно, пошло-поехало. Обсудили условия больницы, хирургов – здешних гениев и святил – а потом перешли к тому, как кто сюда попал.