Через две недели, закрыв последний том «Войны и мира», Коля подумал: «Хорошо, но мало». И перечитал все заново с еще большим удовольствием. Потом, вспомнив, что в школьной программе есть еще длинное «Преступление и наказание», попросил и его. Читал и слышал скрип своих мозговых извилин от непривычного напряжения! И окончательно убедился, что чем книга толще, тем интереснее.

Так и читал все лето по вечерам, выбирая на полках Веры Ивановны самое многотомное. «Анна Каренина» была короче «Войны и мира» и, соответственно, не такая интересная. Даже Анну в конце не было жалко, потому что он уже знал, чем дело кончится – поездом, кто ж этого не знает. А вот «Братья Карамазовы» – это да! Сильно! И «Дон Кихот» понравился, только жалко его было. И почему-то жалко самого Сервантеса, который притворялся, что смеется над этим безумным идальго. А прочитав «Сагу о Форсайтах», Коля посмотрел на себя в старое зеркало и подумал: «Может, я англичанин, в самом деле?».

Такое это было удовольствие – никуда не спешить, не заглядывать в конец, не пропускать страницы без разговоров. А просто читать себе и читать. «Буду зарабатывать – книг накуплю, – думал Коля. – Как захочется – сяду и почитаю».

Вот и читал себе за столиком под березой, отмахиваясь от комаров, под далекий говор старушек у Дусенькиной избушки.

В первую очередь старушки читали друг другу письма детей. Над каждой строчкой думали и вздыхали все вчетвером. Секретов друг от друга у них давно уже не было.

– «Все у нас, мама, хорошо, – усердно вчитывалась бабка Нина в письмо дочери и тут же комментировала со всегдашним ехидством. – У Валентина здоровье хорошее». А что ему сделается, такому лосю? Я вот была у них той зимой, насмотрелась. Жрет! Мне б такого обеда на неделю хватило. А Тонька ему подливает да подливает, подкладывает да подкладывает. Он из-за стола уж брюхо вытащить не может.

– Это вредно – так есть, – деликатно замечает Вера Ивановна, – он может здоровье испортить.

– Да уж, испортится у него! Как же! – возмущается теща и продолжает: – «Димочка кончил третий класс на все четверки, только по русскому и арифметике тройки». Это называется – все хорошо, прекрасная маркиза! Не могут сына арифметике научить!

– Это ничего, ничего, – успокаивает Вера Ивановна, – Димочка – мальчик хороший и умный, выправится.

– А уж голубчик-то, красавчик-то, – умиляется баба Катя, – как сейчас вижу, в тот год приезжал. Волосики светленькие, глазоньки голубенькие – ангелочек! Только худенький-то, худенький!

– Там, в городе, так мало витаминов, – вздыхает Вера Ивановна.

– Эт точно! Витамина «Р» им всем не хватает – р-р-ремня хорошего по заднице, – хмыкает бабка Нина.

Потом письмо читает Вера Ивановна. Кажется, семейная жизнь ее сына сложилась нелучшим образом.

– «Мы с ней, в сущности, давно чужие люди и не мешаем друг другу жить собственной жизнью. Удерживает меня сейчас только Виталий, но до его совершеннолетия осталось всего четыре года…», – читает Вера Ивановна.

Голос у нее учительский, звучный, как у артистки. Вроде и негромко, и задушевно, а Коля невольно слышит каждое слово.

– О-ой, Иванна, да как же он хорошо у тебя пишет-то, – растроганно вздыхает баба Катя, – прямо как в книжке написано. И всегда-то он умница был, и всегда-то всех лучше.

– Н-да! Умник великий, – фыркает бабка Нина. – От большого ума жену в Молдавии нашел, ближе не случилось…

– Ну уж ты… ладно, Нинка, тебе, – хлопотливо осаживает ее баба Катя.

– Что имеем – не храним, потерявши – плачем, – голос Веры Ивановны очень печален.

– Плачем… Плачет ли? Вот пусть бы приехал да посмотрел!.. – кипятится бабка Нина, а баба Катя хлопочет, шикает на нее, как на козу:

– Шть, шть ты! Чего зря шумишь?.. Нечего ему тут!..

У них нет тайн друг от друга. За их общей печалью и тревогой много недосказанного и только им понятного.

Так и читает Коля под их далекие, но отчетливые голоса, слышит и не слышит, погруженный в чужую, книжную жизнь. Теперь ясно ему стало, зачем книжки пишутся и для чего читаются, – чтобы можно было другим человеком побыть и посмотреть другими глазами. Например, князем Андреем. Чтобы так же смотреть на людей с высоты своего благородства! Чтобы так же возненавидеть Наташу Ростову и так же ее простить! Чтобы так же красиво умирать!

И Иваном Карамазовым тоже интересно побыть! Чтобы быть одному против всего мира! И Сомсом Форсайтом! Чтобы вот так полюбить навсегда и безнадежно. Такую, как Ирэн! И Дон Кихотом. Чтобы увидеть в крестьянке Альдонсе прекрасную Дульсинею Тобосскую.

Там, у Дусенькиных окон, бабули уже наговорились всласть и уж прощаются так обстоятельно и церемонно, будто на год расстаются. А Коле уже не читается. То ли оттого, что слетелись на ужин комары-людоеды и надоело от них отмахиваться, то ли тяжело становится глазам от сумеречного света, то ли не хватает старушечьих далеких голосов.

А в комнате теплая тишина. Неслышно спят на кровати сестренки. Раскладушка уже расстелена для него. Мама в старом фланелевом халатике сидит на застеленном диванчике и при свете лампы-грибочка штопает Колины носки:

– Начитался? Комары, небось, заели?

– Комары как комары, – пожимает Коля плечами. – Там уже видно плохо, а то бы я еще почитал.

– За тем столом хорошо читается. Отец его для меня сделал, когда я читать полюбила. Чтобы в доме не торчала, а на воздухе была.

– А какие ты книги читала в мои годы?

– В твоем-то возрасте?.. Да уж и некогда было мне тогда книжки читать. Собиралась я в твоем возрасте в Ленинград, в техникум экзамены сдавала, в общежитие устраивалась.

– Тебе, наверно, не хотелось уезжать?

– Хотелось. Очень хотелось. Так и рвалась отсюда. Все боялась, пропущу что-то такое, что в мире без меня сделается. Ох, смешные все мы были тогда… – мама грустно улыбается, откусывая нитку. – А уезжать-то мне не надо было. Хотя… вот вы теперь у меня…

Мама опускает работу на колени и задумывается, глядя вслед золотой заре за окном.

Коле хочется еще о многом ее спросить, но что-то мешает ему, и он тихо укладывается на раскладушку.

А Галя испортила маме весь отпуск, до температуры обгорев в Крыму в первый же день. А когда температура спала, она тут же отравилась творогом за завтраком в доме отдыха. Мама в гневе кричала на заведующего, а заведующий в гневе кричал на маму. Дело в том, что творог ели все, а отравилась одна Галя.

Совсем уж под конец маминого отпуска Галя умудрилась еще и потеряться. Их повезли на автобусную экскурсию в старинный монастырь Бахчисарай. И пока мама внимательно слушала экскурсовода, записывая все важное в блокнот, пока щелкала фотоаппаратом, Галя засмотрелась на лики и совершенно потеряла ощущение реальности. Опомнилась только от мощного голоса откуда-то из-за стен: «Девочка Галя Сироткина, тебя ищет мама! Девочка Галя Сироткина, мама ждет тебя у автобуса». В ужасе бросилась Галя куда-то бежать по темным закоулкам, но, к счастью, наткнулась на совершенно взбешенную маму. Мама схватила ее за руку и потащила за собой, шипя сквозь зубы: «Да ш-ш-штош-ш-ш это такое?!».

Этим закончился отдых в Крыму.

А Колю мама в тот день разбудила очень рано, прямо как в школу:

– Поднимай девочек!

– А куда мы торопимся? – удивился Коля.

– А туда… в центр… – мама как будто смутилась и забралась с головой в шкаф, отыскивая там что-то. – Автобус в десять, а еще идти сколько…

– Зачем нам в центр? – продолжал удивляться Коля.

Но мама уже ушла на кухню и зазвенела там чашками.

Дав всем выпить по чашке пустого чая, мама вытащила из чемодана пакет. Там оказались два красивых белых платьица, совсем новых, с ярлычками, нарядных, прямо как на елку. И для Коли в пакете нашлась новая белая рубашка. Сама мама нарядилась в свое лучшее платье: синее с белым воротничком. Она даже не ходила в нем никуда – куда ей было в таком платье ходить? Затем завязала девочкам огромные банты, тоже белые.